Богоданность государя Масштабы самозванства в отечественной историивызывают удивление и рождают естественное желание найти ему объяснение.Едва ли не самым распространенным в недавнем прошлом объяснением феноменасамозванства было определение: “наивный монархизм масс”. Однако дальшедекларации дело обычно не шло, поскольку определение “наивный” как бы снималосаму проблему.Можно идти и от анализа политической ситуации.И тогда выявляются ее уникальность и напряженность и ставится безусловноправильный диагноз: кризис. Однако понятие “кризис” в лучшем случае отвечаетна вопрос — почему появился самозванец. А не менее важен вопрос — “как”,столь необходимый для раскрытия механизма самозванства. В самом деле, почемуЛжедмитрию I или Емельяну Пугачеву поверили и почему за ними пошли тысячи?Сегодня историки, исследующие прошлое,все чаще обращаются к изучению народного сознания. Иначе говоря, они пытаютсявыяснить, какие ценности были действительно духовной основой для человекатого времени. Какие представления и мотивы определяли их поступки? Как“сознательное” соединялось с “бессознательным” и выстраивало модели поведения? Объектом изучения становятся стереотипы, то есть упрощенные, низведенныедо жесткой схемы представления и символы, выступающие в роли внутреннихрегуляторов поведения. Такой подход предполагает исследовательский диалогизучающей культуры с культурой изучаемой, лишенный высокомерного взглядана прошлое. Достоинства такого взгляда очевидны: прежние попытки “разобраться”с помощью якобы универсальных научных категорий с совершенно непонятыми непонятным духовным миром средневековья превращали историка в незадачливогочасовщика, который фомкой собирался отремонтировать часы.Какие же черты-стереотипы средневековогонародного сознания становились условием возникновения самозванства? Преждевсего, те из них, которые были связаны с восприятием государя. Народноесознание наделяет особу государя сверхъестественными свойствами, вплотьдо связей с потусторонними силами. Причем эта связь “активная”, способнаятворить чудеса. Эта неизбывная тяга простецов к чудесам очень важна. Впонимании масс претендент-самозванец, если он истинный государь, для возвращения“похищенного престола” должен одолеть столько зла и сотворить столько добра,что без владения сверхъестественной силой не обойтись.

Кандидат исторических наук И. АНДРЕЕВ. Самозванство, столь хорошо нам известное по отечественной истории,— болезнь вовсе не национальная. Появлялись самозванцы еще в античные времена.С этим явлением знакома история не только Запада, но и Востока. Однаконигде самозванство не достигало такого размаха, как в России. На протяженииXVII — первой половины XIX века разного рода Лже обрушивались на страну,как из рога изобилия. Однако ни счастья, ни достатка самозванство никогдане приносило. Напротив, последствия обыкновенно оказывались самыми печальнымии свидетельствовали о серьезности болезни, поразившей государство и общество.Вот некоторые ее “параметры”, зафиксированные отечественной историей. На продолжении двух с половиной веков самозванческий наряд примерялиболее ста человек (и это далеко не полные данные). Только “Петров III Федоровичей”было за 40 и несколько меньше Лжедмитриев. Большинство самозванцев почтине оставили следа в истории — лишь вскрик на дыбе да строки следственныхдел, захороненные в архивах: “...А на второй пытке дали ему семь ударовкнутом, и говорил он все те же воровские речи”. Но те из самозванцев, кто“докричался” до народа и получил поддержку определенных социальных слоев,вошли в историю навечно. Трижды — при Лжедмитрии I, Лжедмитрии II и Емельяне Пугачеве — самозванцамудалось так “тряхнуть” царством, что общество долго потом искало успокоения.При этом первый Лжедмитрий почти целый год восседал на престоле, а второйдва года оспаривал его у Василия Шуйского. Государство оказалось расколотымнадвое: два государя, две боярские думы, две системы приказов и даже двапатриарха. Самый знаменитый из Лжепетров, Емельян Пугачев, кровавой волнойкрестьянского гнева прокатился по всему Оренбуржью, Южному Уралу и СреднемуПоволжью, своим “окаянством” (определение самого Пугачева) наказав не толькосвоекорыстных помещиков, а и всю Россию.
Он — вор, не царь.Н. Островский. “Дмитрий Самозванец”.Пугачев:— Я точно государь...Казаки:— Слышим, батюшка, и все исполним.Из “Следственного дела”.
Персонажи самозванства “Самозванческая затейка” вводила в соблазнлюдей самых разных по темпераменту, складу характера и силе воли. Несомненно,у большинства преобладала авантюрная жилка, хотя были и такие, которыеискренне уверовали в свое царственное происхождение. Конечно, последнийслучай — скорее объект разбирательства для психиатра, чем для историка.Но как быть, если в такой “болезни” подозревают, к примеру, Гришку Отрепьева,виртуозная игра которого в царевича Дмитрия заставляет усомниться в самойсамозванческой посылке: так не играют, так верят.Несомненно, все самозванцы — люди надломленные,пребывающие в душевном разладе. Их сжигает ненасытное честолюбие, они нев ладу с Богом и нравственностью. Ведь отказ от прежнего имени для православногочеловека нечто большее, чем просто игра. Это отречение от пращуров, крещеногоимени, святых покровителей, в конечном счете — от самого Бога и самогосебя. Разоблаченный самозванец — это колдун и чернокнижник. Самозванец— это русская разновидность Фауста. И для того, чтобы надеть новую личину,нужно было преодолеть не только страх внешний, рожденный кнутом и плахой,но и страх внутренний. Отсюда еще одна черта, отличавшая большинство самозванцев.Они были способны на поступок. Притом сколько незаурядности, смелости идаже талантливости! Чего стоит одна только способность Пугачева убеждать!Несколько раз арестованный, он умел так говорить со своими конвоирами,что те отставляли ружья и помогали ему бежать.Самозванцы — бунтари по натуре. Действуяформально в рамках права (законный государь ищет похищенный у него престол),на самом деле они оставались искателями воли в том смысле, каким наделилданное понятие народ. Это именно воля, а не свобода, кровавый разгул разнузданнойдуши, сбросившей всякие запреты. Так гулял Степан Разин, сумевший по стечениюобстоятельств лишь отчасти использовать самозванцев. (Как известно, в войскегрозного атамана было два струга, на которых плыли два самозванца, якобыпримкнувшие к движению, — наследник Алексея Михайловича, царевич АлексейАлексеевич (к этому времени скончавшийся), и опальный патриарх Никон. Внародной молве они пострадали от бояр-изменников, что придавало движениюРазина справедливый характер.) Так потрясал империю “ампиратор” Пугачев,который ни своей “Военной коллегией”, ни своими сотоварищами — “графами”и “енералами” — не мог сокрыть истинный смысл мужицкого бунта в самозванческойобертке.Пестрое проявление индивидуальностей привелок возникновению самозванческих типов. Самозванец-бунтарь; самозванец-авантюрист,искатель личных выгод; самозванец-марионетка, орудие политического заговора.Но был еще один тип — самозванец-пропагандист, принужденный за отсутствиеминых средств полагаться на бойкость ума и остроту своего пера. Таковымбыл московский приказной Тимошка Акундинов, бежавший в середине 40-х годовXVII века за пределы Московского государства. Выдавая себя то за сына,то за внука Василия Шуйского, он поочередно предлагал свои услуги турецкомусултану, папе римскому, европейским правителям и слал-слал свои грамоткина родину в надежде смутить умы и поднять свои акции:“Я естем мнимый подъячей, а истинный царевичМосковский”.“Я естем здесь непознанный князь Шуйский...”Агенты Алексея Михайловича гонялись заТимошкой по всем европейским дворам, и в этой настойчивости проявиласьвся мера страха, который испытывали Романовы перед любым самозванцем. Самозванецпрежде всего источал угрозу внешнюю. После головокружительного взлета Отрепьевасоседи долго не могли отказаться от соблазна использовать очередного искателяМономахова венца в своих целях — карта, конечно, крапленая, но вдруг даповезет. Однако для Романовых, еще непрочно сидевших на престоле, угрозавмешательства извне меркла перед возможностью новой Смуты. Самозванческийкошмар преследовал их. И если мы, зная задним числом, что кошмар не сталявью, можем говорить о гипертрофированном страхе, то они-то такого знаниябыли лишены! Напротив, весь опыт Смутного времени вопил о преступном легкомыслиивсякого небрежения к слухам, приучил всерьез видеть в каждой здравице вчесть царя Дмитрия Ивановича первый аккорд к новому потрясению.

Все это снимало запрет, освобождало от внутреннегостраха поддержать самозванца. Наверное, в реальной жизни у сторонниковсамозванца оставалось немало сомнений даже после того, как события разворачивалисьпо названной модели. Но, как точно заметил Пушкин, они верили, хотели верить.Оттого и слышны были эти покорствующие речи, адресованные Пугачеву: “Слышим,батюшка, и все исполним”.К тому же самозванец обыкновенно получал“мирское” признание, что также было чрезвычайно важно. Авторитет общиныс ее мирским приговором был непререкаем. Конечно, страшны были офицерыи чиновники с солдатами, тюрьмами и законами, однако куда страшнее осуждениесвоих. Ведь “мир”, выступая как автономнаясамодостаточная целостность, действовал как раз по законам народного, крестьянскогосознания.Самозванство оставило заметный след в отечественнойистории. Ставшее не спорадическим, а постоянным явлением русской жизни,оно обрело функциональное значение. В самых своих разнообразных проявленияхсамозванство напоминало властям об опасности сословного эгоизма и полногоигнорирования представлений низов о “правде”, о добром, справедливом государе.Такое знание могло выступить в роли социального регулятора. И отчасти выступалов те периоды, когда политическая элита не впадала в беспамятство и не проявлялапреступного легкомыслия, которое оборачивалось печально известным русскимбунтом.

Подобная вера уходила своими корнями в разнообразныенародные верования, питаемые и подкрепляемые самой повседневностью. Переднами причудливое смешение языческих, языческо-христианских представленийи даже нечто вроде проявлений народной версии христианства. Магическое,таинственное, сверхъестественное было для масс до обыденного повседневно,действовало и жило рядом. Вот “Судебник” 1589 года исчисляет, кому и сколькоположено за “бесчестье”. В конце перечня указаны люди сомнительных профессий:“...А блядям и видмам безчестия 2 денги против их промыслов”. Такой обыденнойстрочкой ведьмы фигурируют в документе, который претендует на нормативность;они обладают самым низким “статусом”, сравнимымтолько со статусом “жриц любви”.Связывать обладателя высшей власти с потустороннимисилами было свойственно и западноевропейскому простолюдину. В средневековойФранции и в Англии существовала вера, что прикосновение к королям или возложениеими рук на больного приносит облегчение и даже исцеляет от недуга.События Смуты и практика выбора государяостро поставили вопрос о правах царя. В толковании книжников подлинныйгосударь не тот, кто избран на престол всенародным множеством, а государьбогоданный, “не от человека, но во истину от Бога избран”. Годунов тожебыл избран, но то было ложное избрание; он не богоданный царь, а похитительпрестола, “рабоцарь”. Михаил Романов избран всем миром и землею, по единодушномужеланию “всенародного множества” и даже “сущих младенцев”. И все же неэто главное. А то, что изначально, еще в утробе матери, Романов был предназначенцарствовать. Важно не избрание, а Божественное предназначение. Только тогдацарь есть истинный и единственно законный. (Романовы всячески поддерживалиэту мысль, призванную упрочить их положение на престоле.)Но еще активнее эксплуатировалась болеепонятная для общества идея естественного продолжения правящей династии,которая как бы не пресеклась со смертью бездетного царя Федора, а получилапродолжение в “благоцветущей отрасли” — в Михаиле Романове. То была апелляцияк другой важной черте средневекового сознания — к традиционализму, к старине.Старина сама по себе священна и не требует доказательств,а раз Романовы естественные и единственные наследники царского рода, тонет и необходимости искать новых аргументов для обоснования их прав. Длятрадиционного сознания — сильнейший аргумент. Но и обоюдоострый, могущийнасмерть поразить самих его обладателей. Ведь первый самозванец “валил”Годунова именно своими законно-наследственными правами, которые превращалицарствующего соперника в узурпатора. Вот почему Романовы, вздрагивавшиепри имени любого самозванца, особенно болезненно реагировали именно наимя Дмитрия, “прямого наследника” Рюриковичей.Отсюда проистекает еще одна особенностьв поведении первых Романовых. Они всячески подчеркивали кровные связи сугасшей династией. В писаниях Алексея Михайловича Иван Грозный превращалсяв его “деда”, за прегрешения которого Тишайший готов был даже преклонитьсвой сан перед замученным Иваном IV святителем Филиппом-митрополитом. Другаялиния в поведении, намеченная еще Василием Шуйским, — изгнание призракацаревича Дмитрия из народного сознания: канонизация убиенного, пышные последующиепоминания царевича. А Алексей Михайлович поспешил назвать отвоеванные в1656 году у шведов города в южной Ливонии именами русских святых князей:Борисоглебск и Царевичев-Дмитриев-городок.Стремление элиты к еще большей сакрализациицарской власти и, конечно же, ее конкретного носителя — несомненно, одиниз путей к достижению социальной и политической стабильности. Приверженцытрадиций типа протопопа Аввакума в этом усмотрели нарушение древних канонов,в очередной раз свидетельствующее об отступничестве церкви, о расколе вней под влиянием реформ патриарха Никона. Особенно возмущало “огнепальногопротопопа” величание царя во время божественной литургии: “Жива человекасвятым не называй”, — учительно взывал Аввакум.Однако такая сакрализация личности царяне была на Руси новостью. Иностранцы еще в XVI веке не без удивления наблюдали,как простолюдины и знать почитали великого князя наравне с Богом, — обычай,перенятый Московской Русью из Византии, казался им кощунственным. В последнейтрети XVII века, при царе Федоре Алексеевиче,с крайностями пытались бороться законодательно, запретив в челобитных сравниватьцаря с Богом. Однако куда проще было издавать указы, чем сломать укоренившиесянародные стереотипы и сложившееся сознание. Вечный конфликт: народ и государство Одна из черт отечественной истории — противостояниенарода и государства. Осмысливая этот вечный конфликт, народное сознаниесделало образ царя защитником и справедливым судьей. Истоки такого стереотипа,возможно, восходят еще к догосударственным временам. Его устойчивость базироваласьне только на инертности и консерватизме средневекового сознания. Настоящеетакже подкрепляло и подпитывало его — иногда деяниями реальными, связаннымичаще всего с защитой страны от нашествий иноверцев,иногда — сомнительными, но тем не менее переосмысленными и переиначенныминародом под влиянием все того же стереотипа. Так, опричнина была осмысленамассами как праведное гонение Ивана Грозного на бояр-изменников, притеснителейнизов. Деспот получил статус защитника и еще более укрепил образ справедливогоцаря. (А разве недавняя наша история говорит не о том же?)Вообще, “грозность” была неотъемлемой частьюобраза справедливого царя. В самый разгар так называемого “соляного бунта”1648 года, направленного против произвола и беззакония “сильных людей”,народ в своей челобитной возмущался долготерпением второго Романова. Онде “щадит и милует”, не хочет своего “праведного суда и гневу пролить”на злодеев, отчего ссорится со всем “миром” и “землею”.Челобитчики призывают Алексея Михайловича опомниться и покарать “сильныхлюдей”, угрожая в противном случае новой Смутой. Так и только так, по народнымпредставлениям, должен поступать справедливый и... добрый государь. Отсюдаполучается, что “лютовал” Пугачев не только по грубости натуры, к этомуего обязывала модель поведения истинного “царя-батюшки”.В грозном, карающем государе хорошо проглядываютсяособенности московского православия, в котором, как известно, в большомпочете был Ветхий Завет. Ягве в своем гневе предстает как Бог, не знающийникаких границ. Он карает слепо, чудовищно, в размерах, почти всегда несоответствующих размерам прегрешения. Его месть, по принципу родовой мести,поражает и виноватого, и безвинного. В Московской Руси, где на смену кровнойответственности приходит “мирская”, такое проявление гнева, особенно еслиэтот гнев признан праведным, не кажется необычным. От него могут страдать,но его не смеют осуждать.Понятно, что формирование образа “добро-грозного”государя есть не что иное, как мифотворчество. Эта особенность средневекового сознания (и не только, к сожалению, средневекового) чрезвычайно важнадля самозванства. Именно мифотворчество делало образ особенно привлекательным,идеальным. Закрепленный в сознании многих поколений такой образ-стереотипоказывался виновником возникновения парадоксальной ситуации. С одной стороны,он упрочивал монархическое сознание народа, а значит, и сам самодержавныйстрой. (Нельзя же считать, что перенесшее столько потрясений российскоесамодержавие устояло только благодаря одной мощи государственного аппаратаи верности дворянства.) Несомненно, консервативные и монархические чертыкрестьянского сознания, весь образ и стиль народной жизни также придаваливласти необходимую прочность. С другой стороны, народные массы всегда недовольныправящим царем, реальный образ которого обыкновенно сильно разнился с егомифотворным стереотипом. Правда — не то, что произошло, а чтоправдоподобно Любопытно, как эта ситуация влияла на самозванческийсценарий. Главные герои в нем — Лжедмитрии и Лжепетры, государи, не успевшиеиз-за кратковременности пребывания на престоле “разочаровать” низы. С этимиреальными именами легче было связать идеальный образ государя, особенноесли он дополнялся легендами о гонениях и страданиях монарха. В стоустойнародной молве они становились государями-избавителями, все вымышленныеи реальные поступки которых интерпретирова лись в соответствии с заданнойсхемой. Так, чисто продворянский манифест Петра III о вольности дворянскойбыл воспринят как первый шаг к крестьянскому освобождению: император будтобы решил начать с господ, освобождая их от обязательной государственнойслужбы, чтобы затем закончить освобождением дворовых и крепостных. Потому-тосвержение незадачливого супруга Екатерины II обретало черты дворянскогозаговора: проведав о замысле “доброго” Петра III, “злые дворяне” вознамерилисьнизвергнуть и убить его. Император спасся, ушел страдать в народ, чтобызатем объявиться, наказать изменников и освободить крестьян.Но принятое самозванцем имя реально существовавшегогосударя — палка о двух концах. Оно, конечно, усиливало позиции самозванца,особенно если это было популярное имя. Например, Григорий Отрепьев в началесвоего похода одолевал Бориса Годунова не потому, что он был сильнее. Впередиредких сотен и хоругвей самозванца летела мечта о добром государе, и именноперед этой мечтой распахивались ворота городов и склонялись знамена. Такчто недоуменный вскрик русского книжника по поводу падения Годуновых —комар поразил льва! — невольно скрывает истину за эмоциями: самозванец,может быть, и “комар”, но оседлал-то он крылатого Пегаса. Однако реальноеимя создавало и свои трудности. Надо было постоянно “идентифицироваться”с его носителем. Сделать это было достаточно трудно. Лжедмитрию I, к примеру,приходилось постоянно разыгрывать большие и малые спектакли для опровержения“извета Варлаама” — повествования о самозванце Гришке Отрепьеве.Однако был и иной путь утвердить себя внародном сознании. Искатели удачи на русский образец сплошь и рядом принималиимена царевичей, реально никогда не существовавших. Так явились на светбожий “сыновья” Василия Шуйского, Федора Иоанновича и даже иноземных монархов.Выдумка облегчала жизнь самозванцу. Им следовало лишь доказывать свою принадлежностьк царственному роду, а не тождество с конкретным лицом.Но почему такое было возможно? Мифологизированноенародное сознание имело свое понимание того, что есть истина. Для негоправда — это не столько то, что произошло, а сколько то, что правдоподобно.При этом такая “правдоподобная правда” становилась частью самозванческогостереотипа: самозванец должен вести себя в принципе не так, как на самомделе вели себя монархи в XVII—XVIII столетиях, а как их поведение представлялосьнародом. Всякое иное поведение вызывало лишь недоумение. Так, открытаяприверженность Лжедмитрия I к польским обычаям и платью давала повод кнедовольству и сомнению: а может ли вести себя подобным образом истинноправославный государь? Еще пример. Свадьба Емельяна Пугачева, внезапновоспылавшего любовью к крестьянской дочери Устинье, породила немало пересудовсреди его сторонников. Но осуждался не второй брак “императора” при живой,хотя и неверной, “жене” Екатерине Алексеевне, а брак с крестьянкой. Такой“демократизм” не укладывался в схему поведения истинного государя.Поведение самозванца должно было выстраиватьсяпо алгоритму узнавания, столь свойственному традиционному сознанию. Выступаяв роли претендента, он должен был доказать свою аутентичность — подлинность— тому стереотипу, который издавна жил в сознании народа. При этом условноможно говорить о внешнем и внутреннем узнавании.Первое связано с тем, что средневековоенародное сознание было не просто пронизано сакральным восприятием мира— оно еще было ориентировано на потустороннее, мистическое. Выше говорилосьо том, что многих самозванцев и заступников типа Разина народное воображениенаделяет сверхъестественными свойствами и силой. От Разина и ядра отскакивают,и сабля его не берет. Но такая магическаянапасть не от Бога. Или точнее, могла быть не только от Бога. Это почтиколдовство. Но в том-то и дело, что “народное православие” в отличие отофициально-церковного колдовства не боялось. Магическое всегда есть показательособости. Здесь сакральное густо “перемешивается” с дохристианскими, языческимипредставлениями о сверхъестественном и находит свое выражение в эмоционально-осязаемом.Например, в так называемых “царских знаках”.Известно, что для средневекового восприятияочень характерно отождествление знака и смысла. В представлении народазнак и им обозначаемое сливаются. А уж царская порода должна обязательнообозначаться внешними признаками. Явить их — значит доказать свое происхождение,а заодно и законность своих прав. Так, Пугачев показывал казакам некиезнаки — по определению следственного дела, “гнилые пятна”, оставленные,по-видимому, болезнью. Пугачев, разорвав рубашку, объявил: “На вот, коливы не верите, што я государь, так смотрите — вот вам царский знак”.В ответ: “Ну, теперь верим и за государя тебя признаем”.Однако внешнее узнавание важно дополнить“внутренним”. Здесь многое зависело от внушаемости. А средневековью былосвойствен но превалирование эмоционально-чувственной сферы над рассудочной.Бесспорно, что “выдающиеся” самозванцы умели вести за собой и, как точносказал Пушкин о Пугачеве, “знали слово”. Их “игра в царя”, которая в иныемоменты кажется до смешного наивной, на самом деле имела сильную сторону:выходцы из низов, они прекрасно чувствовали психологию масс и выстраивалисвое поведение в соответствии с ожидаемым поведением. Они не просто могливнушить, они еще и знали, как внушить, выстраивая свою партию по подобию.Как пример можно привести избу Пугачева в ставке под Оренбургом. Царь,пускай и мужицкий, не мог жить в простой избе. И тогда бревенчатые стеныукрашают “золотыми листами”, выдранными из подвернувшейся книги.Эмоционально-чувственная сторона сознаниядополнялась рассудочной. Ибо при внешнем узнавании важны поведение и делаискателя народного доверия. А эти дела — если претендент законен — должныбыть в интересах народа, ибо истинный, богоданный, добрый государь — “свой”,и только “свой”.Исходя из этой логики, можно, кстати, объяснитьсовершенно непонятное на первый взгляд поведение крестьянских и посадских“миров”. Они были твердо убеждены, что стоит их ходокам добраться до государяи ударить ему челом, как последует положительное решение на прошение. Инойответ воспринимался “мирами” как вмешательство дворян, скрывающих правдуи настоящую “цареву грамоту”. Отсюда удивительное упорство народных челобитчиков,пытавшихся добраться до государя, несмотря на всякого рода преграды и угрозынаказания вплоть до ссылки. Последним указам (опять же по этой логике)просто не верили, они не могли быть плодом волеизъявлеяния “своего” царя...Можно тогда представить, какую взрывнуюсилу имели грамоты самозванцев, дарующие черни “правду”! Являлся долгожданныйгосударь, царь-избавитель! Самозванец не просто “оплачивал” кредит доверия,а добивался тождества с идеальным образом и тем самым обращался в истинногогосударя.Как же можно представить функционированиесамозванческой модели? В условиях политической стабильности складываласьмодель по типу “добрый государь — злые слуги”. В кризисные моменты могласработать и иная модель. Появившийся самозванец создавал ситуацию выбора:ныне царствующий монарх мог при определенных условиях быть причислен к“чужим”, самозванец признан “своим”. Однако для того, чтобы поддержатьсамозванца, нужен был более основательный внутренний мотив.Жесткость монархическому стереотипу придавалитри взаимосвязанных элемента: сакральный взгляд на власть и ее носителя,представление о законности, рожденные стариной, наследственностью; наконец,представление о царе как о защитнике и справедливом судии. Все эти элементыбыли настолько прочно связаны, что изменения одного приводили к деформацииостальных. Самозванство обычно начиналось с того, что ставился под сомнениеэлемент законности: своим появлением самозванец обращал в самозванца правящегомонарха. Последний обвинялся в том, что он или посягал на жизнь царевича-наследника,как это сделал Годунов, или занимал трон в условиях, когда существовализаконные преемники, представители прежнего правящего дома, как это получилосьс первыми Романовыми. Наконец, истинный государь мог лишиться своего тронав результате заговора, подобно тому, как это случилось с Петром III. Самозванецподтверждал законность своих прав поведением, “царскими знаками” и указами.“Воровские грамотки” самозванца были воровскими только по официальной терминологии.Разнообразные обещания и пожалования, дополненные наказанием “изменников”воевод, приказных, дворян, создавали образ справедливого государя. Связка:законный государь есть богоданный, богоданный — справедливый и милостивый,справедливый, то есть законный, — во всех своих звеньях получала подтверждение,обращая самозванца в “своего царя”. Между тем сакральное восприятие царскойвласти и царя не просто призывало, а обязывало быть покорным. Не подчинитьсясамозванцу, признанному и провозглашенному законным государем, означалосовершить грех смертный.

Фрагмент “Угличского следственногодела” о гибели царевича Дмитрия и подписи некоторых свидетелей-угличан.

Московский Кремль. XVII век.

Земский собор 1613 года, избравшийМихаила Романова русским царем.


Борис Годунов. Портрет XVII века.Две жертвы самозванства.Борис Годунов наблюдает за учением сынаи наследника Федора, который “был научен премудроcти и великому философскомуучению”. Известно, что рукой Федора была начертана карта Московского государства.(С картины художника Н. Ф. Некрасова.)

Первый Романов. Своим избранием на престолон во многом обязан самозванцам и вызванной ими Смуте. (С картины А. Д.Кившенко.)Лжедмитрий I и Марина Мнишек, возведеннаяна российский престол.Лжедмитрий II.Емельян Пугачев.Уральские казаки, примкнувшие кПугачеву. (Рисунок Владимирова.)Русская артиллерия в походе. XVIIвек.