Материалы, посвященные теме кентавристики,печатались и в нашем журнале (см. "Наука ижизнь" №№ 5 и 6, 1996 г. и № 7, 1999 г.).

Из лекций по кентавристикеКурс лекций по кентавристике - о сочетаниинесочетаемого, о тонкой структуре парадоксовписатель Даниил Семенович Данин уже нескольколет читает в Российском государственномгуманитарном университете.

В личном архиве выдающегося ученого СергеяИвановича Вавилова (1891-1951) - бывшего президентанашей Академии наук - совершенно особое местозанимал карманный томик на немецком языке -"Фауст" Гёте. Непредсказуемая находка длябиографа!

Даниил ДАНИН.

Молодой офицер радиодивизиона гвардейскойчасти русской армии носил заветный томиклейпцигского издания в нагрудном кармане всюмировую войну. Он сам сделал запись об этом наобороте титульного листа:

И - позволю себе добавить - для автора,описывающего явления КЕНТАВРИЗМА - "сочетанийнесочетаемого", - это тоже редкостная находка.(В несчетный раз сбылось неписаное правило:ищущий обрящет!)

Этот маленький факт ничем не обогатил быжизнеописание физика Сергея Вавилова, - ну развечто подтвердил очевидное: интеллигентностьакадемика! - если бы не одно замечательноеобстоятельство. Воистину неожиданное! Неочень-то обширные белые поля гётевского томикафизик-офицер испещрял своими комментариями кнемецкому тексту трагедии и размышлениями об еегерое - докторе Фаусте. А всего удивительней то,что молодой ученый - отнюдь не литературовед, нефилолог, не историк - вел при этом спор с великимклассиком мировой литературы!..

"Книга была со мною на фронте в 1914-1918 г.Переплетена в Кельцах, весной 1915 г.".

... Надо только сразу же отринутьквазипатриотический соблазн: решить, что вподоплеке происходившего лежала германо-русскаявражда военного времени, русский офицер нафронте вступил в духовное противостояниенемецкому поэту и в этом, де, вся сутьвавиловского спора с Гёте... Нет-нет, совсем не вэтом! Ни тени национальных и уж тем болеенационалистических мотивов не было в"фаустовских размышлениях" Сергея Вавилова.Его мысль двигалась на уровне общезначимыхчеловеческих ценностей.

Исподволь рождался яркий сюжет взаимодействиямышления научного с мышлением художественным.Возникал кентавр научности-художественности!

Чистые поля на страницах карманного томикаскоро кончились - буквально: они были засеяныкомментариями и мыслями читателя-офицера. Итогда Вавилов сшил из писчей бумаги двететрадочки по формату томика - 50 страничек вкаждой. А когда весной второго года войны егорадиодивизион стоял на постое в польскихКельцах, он переплел лейпцигский томик и чистыететрадочки в одну книжку. Он предчувствовал, чтоэта полурукописная книжка будет нужна ему всюжизнь - станет его "ФАУСТОВСКИМ ДНЕВНИКОМ".

А почему он записал, что книга переплетена вКельцах - в 1915-м?

"Снова война, снова "Фауст". Тольковместо фронта глубокий далекий тыл, а мне на 27 летбольше, за плечами прожитая жизнь..."

...Прошли десятилетия. Началась Вторая мироваявойна, превратившаяся для России в ВеликуюОтечественную. На второй ее год - 1942-й - пришласьпора эвакуации Оптического института академикаВавилова в Йошкар-Олу - столицу Марийскойреспублики. И на старых страничках"Фаустовского дневника" Сергей Ивановичсделал невеселую запись:

А то, что он еще в ранней молодости пленилсявеликим произведением классической поэзии истал критически углубляться в него, отразилоартистическую сторону его натуры. В своихавтобиографических заметках Сергей Ивановичутверждал - как это ни удивительно, - что еголитературные способности вышефизико-математических! Он, однако, не хотелдавать им волю, этим литературным способностям.По крайней мере, в юности - явно не хотел.Сохранилось его прелюбопытнейшее признание 1913года, когда он, студент Московского университета,каникулярничал летом в Италии. 17 июля воФлоренции он записал:

И в начале того марийского продолженияразмышлений о Фаусте - фраза: "Со своиманализом 1915 г. вполне согласен". Это выгляделосовершенно как запись в научном дневникефизика-теоретика. А в конце тех записей марийскойпоры - точная датировка: "Йошкар-Ола, 22 января, 9часов вечера". И это тоже выглядело совершеннокак запись в лабораторном дневникефизика-экспериментатора. Так и в самом прочтениивеликой трагедии отразилась во всей полнотетворческая индивидуальность Вавилова: он являлсобою уже редкий в ХХ веке тип исследователя-физика - был теоретиком иэкспериментатором одновременно.

Тогда до окончания университета ему оставалсяодин год, а до начала "Фаустовскогодневника" - два года. И если 22-летний (воФлоренции 1913 года) он позволял себе строго судитьЗА НЕСЕРЬЕЗНОСТЬ Данте - автора великой"Божественной комедии", то нужно липоражаться, что 24-летний (в Кельцах 1915 года) онпозволял себе сурово изобличать ВНЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ и других грехах Гёте...

"Попал я сюда, чтобы поклониться прахуГалилея. Почивайте с миром, Дант и Россини... КромеГалилея, никто не сделал (ничего) серьезного.Пусть этот мой почти последний поклон Италиибудет поклоном не искусству, а науке... Здесь,около могилы Галилея, почти клянусь делатьтолько дело, и серьезное, то есть науку..."

Так с чем же он оставался согласен всю жизнь?Чем не угодил ему "Фауст"? Ведь критиканачалась вместе с любовью и продолжалась слюбовью.

Можно бы эту непочтительность к великим, алучше - эту отвагу критики, объяснить простомолодостью уверенного в себе таланта. Но ведь ичерез 27 лет он решался на тот же суд: "Со своиманализом 1915 года вполне согласен". Вполне! -значит, без поправок на юношеский максимализм. Затакою стойкостью убеждений чувствоваласьцельность натуры.



Тому было простое доказательство. Он собирализдания трагедии Гёте. Кроме той книжечки, чтоумещалась в нагрудном кармане военного френча,были в его коллекции "Фаусты" разногоформата и полиграфического достоинства. Кажется,более 1 И, разумеется, на немецком. Он так хорошознал этот язык, что на четвертом году Первоймировой войны с успехом высвободился изфронтовой ловушки, грозившей пленом...

"..."посвящение" элегично и трогательно,но к самому Фаусту стоит чисто в формальномотношении... Свою поэму Гёте называет "Мояпечаль". Итак, трагедия Фауста - трагедиясамого Гёте. Истинная трагедия Фауста должнабыть трагедией ученого, а отчасти трагедией инауки. А трагедия Гёте - трагедия Фауста-поэта. Вэтом и лежит часть внутреннего противоречияпоэмы..."

Он, несомненно, доверился восторженной молве отворении Гёте, прежде чем книгу раскрыл. Он сталчитать ее, как трагедию об ученом - как трагедиюдоктора Фауста. И сразу вступил в конфликт срасхожей молвой. А вернее сказать - страдиционным толкованием трагедии, потому чтохотел открывать в ее тексте то, в чем нуждалисьего мысль, его душа. Он начал спорить с Гёте прямос первых страниц "Фауста" - с"Посвящения". На полях книги появилисьстроки:

"..."театральное вступление" еще болеененужный придаток к Фаусту... Фауст меньше всего"драматическое произведение"..."

Требователен молодой физик, как видно,прозревающий, что и самой его науке может бытьсвойственен трагизм. Недаром, ставший ужеакадемиком, он вполне соглашается с критическимисуждениями своей молодости. А взыскательностьего распространяется не только на образ героя, но и на построение трагедии. Онзаписывает после критики "Посвящения":



Через 27 лет академик согласился и с этимдовольно бесцеремонным заключением юнца. Некогоспросить - почему? Судя по всему, Сергей Ивановични с кем не делился своим "фаустинианством".Его коллеги по Академии наук не знали о"Фаустовском дневнике" президента. Егобиограф - выходец из академической средыВладимир Романович Келер - познакомил нас с этимзамечательным документом, но ни словом необмолвился об отношении даже ближайших ученыхдрузей Вавилова к его экстраординарному -воистину кентаврическому! - увлечению. В книгеКелера Сергей Иванович ни разу ни с кем незаговаривает о заветной, когда-то переплетеннойв Кельцах карманной книжке. И, как бы следуямолчаливому наставлению своего героя, Келерразрешает себе лишь мимоходом коснуться"бытования" необычного "Дневника ": "Вавилов полистает томик, что-то перечитает,иногда добавит несколько строк, захлопнет книгуи уберет глубоко в ящик письменного стола, подслой бумаг и документов".

Это походило на утаивание своей страсти. Точнодля высокоученой среды было в ней нечтопредосудительное - недостаточно серьезное...Вспомним, как он во Флоренции давал себеюношескую почти клятву "делать только дело, исерьезное, то есть науку"... А тут серьезность ивпрямь можно было оспаривать, поскольку в"Дневнике" кроме кентавранаучности-художественности возникало, казалосьбы, немыслимое сочетание критицизма ивосхищения.

С. И. Вавилов во время Первоймировой войны (1914 или 1915 год).

"...Народ, люди с их нормальным сознанием вмеру житейских надобностей. Народ в праздник -все стремления, желания налицо. Девки, бюргеры,студенты, солдаты, кратко и блестящеизображенные. Народ, на котором земля стоит. Ирядом Фауст, на которого смотрят почти как наполубога...

Так, вслед за отрицанием драматургии в"Фаусте", он пишет про сцену "У ворот",восторгаясь ее театральностью:

История сохранила два высказывания о"Фаусте", разделенные веком: Пушкина - в 1827году и Сталина - в 1931 году.

Эту сцену можно читать сотни раз, без конца. Этои есть ключ к Фаусту-ученому. Природа - люди -великое познание - магия".

"Фауст" есть величайшее произведениепоэтического духа. Он служит представителемновейшей поэзии, точно как "Илиада" -памятник классической древности".

В заметках о драмах Байрона Пушкин написал:

"Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гёте(любов побеждает смерть)". (Так и написано"любов" без мягкого знака - так что не надоисправлять опечатку. - Д. Д. )

В отзыве на стихотворение в прозе Горького"Девушка и смерть" Сталин написал:

И все-таки - повторю: чем же не угодил Вавиловугерой "величайшего произведения поэтическогодуха"? Соблазнительна догадка ВладимираКелера, будто Сергей Вавилов в своем"Дневнике" старался "выявить разницумежду двумя Фаустами - гётевским инастоящим...". Вот только осталось совершеннонепонятным - кто это,"настоящий Фауст"? Стоит поразмыслить.

Если читатель-ученый может сотни раз, без конца,перечитывать "Фауста", он - с Пушкиным, а несо Сталиным. Иначе он сотни раз перечитывал бы"Девушку и смерть"... Сергей Иванович Вавиловбыл с Пушкиным.

Дело в том, что задолго до рождения Иоган-наВольфганга Гёте - в XVI веке - действительно жил-былв Германии некий доктор Фауст. Его имя находятсреди студентов Гейдельберга. И хотя еголичность почиталась легендарной, некто Гаст -лицо невымышленное - уверял, что свел знакомствос этим Иоганном Фаустом в Базеле:



Ему сопутствовала молва, что он чернокнижник,заключивший договор с дьяволом. И, видимо, именноо нем была написана нашумевшая книга: "Историядоктора Фауста, знаменитого чародея..." Онавышла во Франкфурте-на-Майне - родном городе Гёте- в 1587 году и в течение трех лет выдержала 10изданий! А меж тем ее издатель (или автор) ИоганнШпис благонравно предуведомлял на титульномлисте, что эта книга должна послужить"устрашающим и отвращающим примером всембезбожникам и дерзким людям". Сразу приходит вголову, что это-то и обеспечило ей популярность. Ине только в Германии. Правдоподобно. Ноповерхностно. Существенней, что в фигуре доктораФауста была магнетическая привлекательностьчудодея.

"Когда мы с ним обедали..., он отдал поваруизжарить птиц, каких в Базеле не водилось".

... Фауст называет себя философом и магом; онастролог и алхимик, некромант (умеющий вызыватьтени умерших. - Д.Д. ), аэромант (летающий повоздуху. - Д.Д. ), пиромант (управляющий огнем. - Д.Д. )и гидромант (повелевающий водой. - Д.Д. );...кроме того, он хиромант, вообще - гадальщик ипрорицатель. Он занимается также врачеванием,...умеет находить клады и знает тайные средства,которые скрепляют и разрушают узы брака илюбви".

Наш выдающийся историк литературы ВикторЖирмунский полагал, что в легендарном Фаустеоткрывался "идеал многосторонне образованного человека, обладающего умением совершать то,что превосходит возможности рядовых людей.

Вслед за книгой Иоганна Шписа стали появлятьсяразличные версии фаустовской легенды. Уже черезпять лет - в 1592 году - в Лондоне была поставленадрама "из жизни" доктора Фауста, названная"Трагической историей". Однако ее автор -ровесник Шекспира Кристофер Марло - гений,проживший всего 29 лет, увидел в чернокнижнике неученого, пусть заблуждающегося, а властолюбца,жаждущего земных благ.

Привлекательность доктора Фауста возрасталаеще и оттого, что его ждал трагический конец, каквсякого чародея, тайно связанного с сатаной. (Кслову сказать, и сегодня - на рубеже третьеготысячелетия - в цивилизованнейших странах обоихполушарий легально практикуют и даже получаютэфирное время на телеканалах маги, колдуны,астрологи, ясновидцы - микро-Фаусты без еголегендарных достоинств. Стыдно, но это так! Итрагические финалы их вовсе не ожидают! Этооттого, что нынче все знают, что сатаны на самомделе не существует. Иначе микро-Фаустам было быне сдобровать!)

"Лессинг первый угадал в сюжете "Фауста"трагедию исканий свободной человеческой мысли.Его Фауст - юноша, ...одержимый только однойстрастью: неутомимой жаждой знания".

Пожалуй, впервые Фауст народной легендыпредстал настоящим "доктором наук" взамысле знаменитого немецкого просветителя -старшего современника Гёте - Готгольда Лессинга(1729-1781). Понадобилось, стало быть, почти два векасо времени появления книги Иоганна Шписа, чтобычернокнижник обрел достойные черты познающегомир человека. Виктор Жирмунский высоко оценилэтот замысел:



Но от прекрасного замысла остались лишь общийплан будущей пьесы и несколько сцен. Об этом ссожалением помянул в своем "Дневнике"Сергей Вавилов. Еще в Кельцах помянул, показав,как серьезно с самого начала взялся он зафаустовскую тему. И тут он снова проявилнешуточную отвагу критического суждения:безусловно, зная, что Гёте спорадически работалнад своей трагедией 60 лет, Вавилов не остановилсвою руку, когда она выводила на страничке"Дневника": "Гёте, как Лессинг, Фаустатолько начал. Весь длинный хвост приключенийничего общего с Фаустом не имеет..."




Первый разворот карманного томика"Фауста" Гёте с записями С. И. Вавилова. Нашмуцтитуле его рукой написано: "Книга была сомною на фронте в 1914-1918 г. Переплетена в Кельцах,весной 1915 г.".

Достоверен единственный ответ: это -Фауст-ученый, созданный воображением самогоСергея Вавилова. Этот желанный образ сопоставлялон с гётевским героем, чьи "приключения"виделись ему совершенно ненужными для образаистинного ученого. И тут возникает самаянеожиданная запись в "Фаустовском дневнике"академика-физика.

Каково, а?! Существенно здесь одно: в глазахученого-естественника Фаусты обоих классиков - иЛессинга, и Гёте - до кондиций настоящего недотягивали!.. Так кто же был настоящим Фаустом дляВавилова, если все претенденты на эту рольиспытания не выдерживали?

Он решил построить "кривую Фауста о'натюрельбез примеси Мефистофеля". (Надо ли напоминать,что Мефистофель в трагедии - это воплощениедьявола, искушающего Фауста всеми соблазнамилегкой жизни. Это - то же, что Воланд впрославленном романе Михаила Булгакова. Инедаром эпиграф к "Мастеру и Маргарите" -строки из "Фауста" о Мефистофеле. В переводеБориса Пастернака: "- Ты кто?.. - Я дух, всегдапривыкший отрицать". А французское"о'натюрель" означает натуральный - такой,как есть.) Для задуманной Вавиловым кривой (илидиаграммы) рассматривалось поведение Фауста безподсказок дьявольской силы.

...В представлении Сергея Вавилова дляплодотворной - настоящей - научной работыисследователю необходима "высокая степеньдушевного равновесия" и "спокойногосозерцания". И Вавилов задается вопросом:отвечает ли этим требованиям поведениегётевского Фауста? Иначе - течение его жизни втрагедии. И замечательно, что Вавилов ищет ответне как литературный критик, а какестествоиспытатель.

... Академик-физик построил единственную в своемроде функцию в необычайной системе координат! Иэто самое яркое выражение кентавризма -сочетаний несочетаемого - в "Фаустовскомдневнике" ученого.

Была начертана система координат: по оси x откладывалось время действия -сцена за сценой, а по оси y- степень душевного равновесия Фауста по оценкеученого-профессионала. И вот что получилось, поописанию биографа. В начале трагедии криваянесколько раз круто поднималась, а потомпостепенно угасала. Душевное равновесие сходилона нет. И это показывало отступничество доктораФауста - искателя истины - от своей миссии. Этопозволило Вавилову записать в Йошкар-Оле, что"Фауст" - трагедия "не о мысли, не обученом"...

Критика критикой, но ведь "Фауст" многимпленил Вавилова. И среди прочего ответом навопрос, каков же должен быть настоящий ученый,Сергей Иванович записал: "Как Вагнер". Исловно бы в подтверждение этого странного ответадобавил еще раз: "Не как Фауст"!

Однако - это не все.

Всю прелесть чар рассеет этот скучный

Право, хочется протестующе воскликнуть: "Неможет быть!.. Вагнер - второстепенный персонаж втрагедии. Его имя встречается и в стариннойлегенде о Фаусте-чернокнижнике. Там он слугачародея. У Гёте студент - помощник высокоученогодоктора Фауста. Историк литературы АлександрАникст в шутку назвал его аспирантом, близким кучителю. Об этом свидетельствует первое же егопоявление в кабинете Фауста: он появляется "вспальном колпаке и халате". Однако Фаустпредваряет его приход такими словами:

С этой уничижительной характеристикой Вагнер ивошел в историю литературы. Принято думать, чтоза него впервые "вступился" известныйитальянский философ нашего века Бенедетто Кроче.Он показал, что сам Гёте вовсе не изображаетВагнера сатирически, как пустого педанта. Он дажерыцарь науки. Но - книжной:

Несносный, ограниченный школяр!

По книгам со страницы на страницу...

Моя отрада - мысленный полет

От радости я на небе седьмом.

...А если попадется редкий том,

"Вагнер... совсем не смешон и настоящийученый, а "мэтр" уходит из науки".

И достойно внимания, что во второй частитрагедии - надо признаться, трудной для чтения -пресловутого человечка-гомункулюса - "живоесущество в колбе" - создает именно Вагнер. А этохоть и условный, но высокий творческий акт.Словом, Вавилов имел основания написать:

"Рядом Вагнер - ученый-ремесленник, наукудвигающий, но сознание которого немногим выше, апожалуй, и ниже бюргерского".

И вот что интересно: русский физик-офицер приэтом вовсе не повторял итальянского философа.Бенедетто Кроче "защитил" Вагнера в 1923 году,а Сергей Вавилов - в 1915-м. В последних записях 42-гогода он только повторил свою защиту. Впрочем,доблестей Вагнера он не преувеличивал. Онполагал, что по одаренности, по уровню мышленияФауст гораздо выше.

"Фауст" явился поэтическойпопыткой ответить на вопрос застигнутого бурямиистории человека, что он есть, откуда движется икуда придет".

Поэтому становится очевидным, что однозначногосуждения ни о Фаусте, ни о Вагнере у Вавилова несформировалось... И для того, чтобы найтиобъективное объяснение кентаврическомупристрастию Сергея Вавилова к карманному томикуГёте, захотелось посмотреть, что писали о"Фаусте" современники Вавилова - историкилитературы. Вскоре открылась масштабная фраза,идущая к делу:

"Современному физику порою кажется, чтопочва ускользает из-под ног и потеряна всякаяопора..."

Начинающий жизнь в науке, одаренный физик былзастигнут не только бурями истории, но иштормовой погодой в самом естествознании.Ураганы истории сопутствовали его собственнымисканиям. Это ведь ему, Сергею Вавилову,принадлежат известные слова:

И, наконец, можно ли забыть о его мучительныхраздумьях над судьбой старшего брата - НиколаяВавилова - "ботаника века", гениальногоисследователя, оклеветанного лысенковцами ипогибшего в заточении...

Фаустовский вопрос: что он есть, откудадвижется и куда придет? - был неизбежным в устахмыслящего ученого нашего века. И недаром в годыПервой и Второй мировых войн особенно частозаполнял странички своего "Фаустовскогодневника" Сергей Вавилов.

"Алхимик" - гравюранеизвестного художника средневековья. Изколлекции С. И. Вавилова.




Доктор Фауст - гравюра В. Носкова к книге"Фауст". М., "Художественнаялитература", 1983 г.



И в заключение грешно было бы не сказать, что иГёте, и Вавилов были интеллектуалами-кентаврами:гениальный поэт являл собою и выдающегосяестествоиспытателя, оставившего свое имя воптике и анатомии, а талантливый физикпрофессионально трудился на поприще историинауки и литературы. Его известная книга о Ньютонебыла создана мастером слова... Между прочим,однажды он сочинил шутливые стихи про Фауста иМефистофеля, в которых дьявол рифмовался скартофелем. Может быть, этобыл лучший способ нанести чувствительный удар поизвечной гордыне "Духа отрицания".

...С юности Сергей Вавилов тянулся к"Фаусту" как к источнику высокогонравственного напряжения. И вот ведь каксвоеобразен был рождавшийся кентавр редкостногодуховного взаимодействия русского физика инемецкого поэта: не столько притяжение, сколькоотталкивание! А вернее, и притяжение, иотталкивание.





На снимке: С. И. Вавилов в лаборатории ГОИ, слева- З. М. Свердлов (1946 год).

Сергей Иванович Вавилов былвыдающимся русским ученым, академиком, авторомклассических работ в области физической оптики илюминесценции, его именем в нашей стране названооткрытие - эффект Вавилова-Черенкова. С. И.Вавилов уделял большое внимание подготовкенаучных кадров и организации научных работ в стране. В течение многих лет он былруководителем двух ведущих физическихинститутов - Государственного оптическогоинститута (ГОИ) и Физического института АН СССР -ФИАНа. Роль Вавилова в научной жизни и развитииэтих институтов огромна.


С. И. Вавилов - президент Академии наук СССР. 1946год.




Академик Н. И. Вавилов в своем кабинете в ВИРе(Всесоюзном институте растениеводства),приблизительно 1939 год.



Сергей Иванович Вавилов никогда не верил ввиновность брата и открыто говорил об этом.Судьба двух братьев - крупнейших ученых нашейстраны, из которых один умер от голода натюремных нарах, а другой был избран президентомАН СССР и осыпан всеми почестями - один изиезуитски-садистских парадоксов сталинскиоговремени.

Судьба известного во всем мире биолога игенетика, академика Николая Ивановича Вавилова -старшего брата Сергея Ивановича - сложиласьтрагически. В годы сталинской диктатурыклассическая генетика, которую развивал Н. И.Вавилов, была объявлена бухаринским уклоном вбиологической науке. Николай Иванович быларестован, осужден на 15 лет и погиб в заключении всаратовской тюрьме. "Эта история, - по словамакадемика А. Д. Сахарова, - была одной из самыхужасных страниц в многолетней трагедиисоветской биологии".