[Параметры] [Интерфейс] [Работа с письмами] [Ошибки]
(01) (02) (03) (04) (05) (06) (07) (08) (09) (10) (11) (12) (13) (14) (15) (16) (17) (18) (19) (20) (21) (22) (23) (24) (25) (26) (27) (28) (29) (30) (31) (32) (33) (34) (35) (36) (37) (38) (39) (40) (41) (42) (43) (44) (45) (46) (47) (48) (49) (50) (51) (52) (53) (54) (55) (56) (57) (58)

Владимир АлександровичЭнгельгардт не тащил за руки своихучеников, полагаясь полностью на ихприродные данные,работоспособность и самолюбие (вхорошем смысле этого слова); егопомощь всегда была тактичной — онрадовался успехам и не упрекал заошибки. Владимир Александрович былэталоном благородства,интеллигентности,доброжелательности, глубокойкультуры, душевной и внешнейкрасоты. Это был тот тип человека,при контакте с которым каждый, какмне кажется, хотел в чем-нибудьпоходить на него. И я уверена, чтодля Александра Александровича спервых дней его знакомства сВладимиром АлександровичемЭнгельгардтом не было лучшегопримера для подражания.

Огромное счастьевыпало на долю А. А. Баева, что егосудьба пересеклась с линией жизниВладимира АлександровичаЭнгельгардта. С того дня, когда онпришел к Владимиру Александровичуаспирантом, потом в лабораториюИнститута биохимии в Москве и,наконец, через 17 лет вернувшись внауку (благодаря неустаннымстараниям ВладимираАлександровича), АлександрАлександрович не имел, да и не хотелиметь права на поблажку; он весьсвой ум, волю и силы употребилслужению науке, чтобы Энгельгардтуне было досадно и стыдно за него ине возникало ощущение, что оношибся в нем.

Извилист инепредсказуем путь Судьбычеловеческой. Эта “дама” бежитвпереди тебя, как бы указывая путьследования. На развилке дорогостанавливается, пропуская тебявперед, и терпеливо ожидает, какоенаправление ты выберешь. Иногда онаостанавливается на прямой и ровнойдороге и опять пропустит тебявперед — это знак непредвиденнойбеды, и она стоит за твоей спиной дотех пор, пока ты не справишься собрушившимся на тебя несчастьем.

В своих воспоминаниях осамых трудных годах в жизни нашейсемьи я не раз еще буду писать оВладимире АлександровичеЭнгельгардте и Милице НиколаевнеЛюбимовой-Энгельгардт. Толькоблагодаря их моральной иматериальной поддержке и я, и дети,и вся семья в целом избежалимучительных тягот и возможныхтрагедий.

За три дня он успелнайти мне с сыном комнату (в НовойИгарке), оплатил ее за год вперед,оставил нам часть денег, остальныеположил на книжку на мое имя (деньгиоказались арестованными до концавойны). Я быстро устроилась наработу управделами Игаркторга (вСтарой Игарке) и нашла для сынаочень хорошую пожилую няню,эвакуированную из Мурманска. Междуработой и моим жильем было 4 км,следовательно, мой ежедневный путьбыл равен 8 км по дощатому“тротуару” вдоль заборазнаменитой Игаркской лесобиржи содной стороны и реденькойлесотундрой — с другой. Особеннотяжел был этот путь зимой: темно(редкие фонари на лесобирже), мороз,ветер, а руки заняты обедом изстоловой и сумкой с молоком ипродуктами для сына. Я накидывалана голову большой шерстяной плед и,ориентируясь по носкам валенок,ощупью проделывала обратный путь. Аеще была забота о покупке идоставке дров и снабжении водой изречки, протекающей под крутымобрывом, поднимаясь по которому, ячасто падала вместе с полнымиведрами вниз.

В августе 1941 года я спервым мужем (инженером-геофизикомДмитрием Германовичем Косякиным) идвухлетним сыном Юрой возвращаласьв Москву из трехлетнейгеофизической экспедиции наТаймыр. Наш океанский пароходвместо того, чтобы плыть на запад,взял почему-то курс на восток доМедвежьих островов. По путиследования он везде забиралзимовщиков. Когда мы приплыли вИгарку, на палубу поднялся военком.Переписав по паспортам всех мужчини нескольких женщин, он сообщил, чтоГермания напала на Советский Союз,и обязал всех включенных в списокчерез три дня (для устройства семей,у кого они были) явиться ввоенкомат, имея при себе... Это былоглушающий удар! Через три дняожидавший мобилизованных речнойпароход увез всех в Красноярск,оттуда эшелоном в Москву, и черездве недели офицеры были ужеотправлены на фронт. Через 20 днеймой муж погиб в бою под Смоленском— ему было только 28 лет...

А. А. Баева по этапупривезли в Норильский лагерь изСоловецкой тюрьмы особогоназначения (СТОН) в начале сентября1939 года. Около полутора месяцев онбыл на общих работах — долбилпромерзший грунт под фундаменточередного завода. Из-задетренированности за два годасидения в Соловках он стал быстротерять силы и не мог давать нужнуювыработку, что отражалось на и безтого скудном пайке. Однажды в этугруппу заключенных пришел кто-то изадминистрации лагеря и спросил:“Есть тут врачи?!” АлександрАлександрович отозвался и уже наследующий день был направлен вбольницу 3-го лаготделения врачом, анесколько позднее переведен впрофилакторий для “доходяг” наМедвежьем ручье. Здесь он жил в“собственной” брезентовойпалатке, обложенной кубамивыпиленного снега, на 40-градусномморозе. В бараке для больных былчугунный камелек, в котором день иночь тлел уголь.

Осенью 1943 года я решилаперебраться в Норильск, где жизнь ивозможность устройства на работубыли несравненно лучше и зарплатавыше. Норильский никелевыйкомбинат был известен на всюстрану, так как снабжал фронт игосударственную казну никелем ицветными металлами, добывал угольдля местной промышленности,учреждений и для иностранных судов,приходивших в Игарку за лесом...

АлександрАлександрович заведовал в больницетерапевтическим, детским иинфекционным отделениями.Одновременно был анестезиологомили ассистентом при сложныхоперациях, диетологом и ночнымдежурным врачом больницы.Организовал рентгеновский кабинети был при нем рентгенологом,заведовал молочной кухней (спредварительным обучениемперсонала), занимал должностьответственного секретарянаучно-методического бюро присанитарном отделе комбината. Читаллекции на медицинские темы по радиодля жителей Норильска. Устраивалсеминары, лекции и консультации для“ленивых” врачей, которыедовольствовались полученными вдавнее время знаниями и не любилизаглядывать в большую и оченьхорошую медицинскую библиотеку всамой больнице.

Как принято в средезаключенных, в каждом вновьприбывшем этапе все начинаютискать своих родственников изнакомых. Так и заведующий иодновременно хирург больницы длявольнонаемных расконвоированныйзаключенный В. Е. Родионов черезкакое-то время узнал, что в лагереврачом работает А. А. Баев, егооднокашник по Казанскомууниверситету. Он немедленнообратился к начальнику комбината А.А. Завенягину с просьбой прислать вбольницу прекрасного терапевташирокого профиля, нужда в котором вНорильске была весьма острой. И вотв начале января 1940 года А. А. Баевбыл направлен в больницу длявольнонаемных, где проработал донашего отъезда из Норильска в 1947году.

31 мая 1944 года произошлатрагедия с моим пятилетним сыном:виновница — слепая случайность. Яоказалась с ребенком в детскомотделении больницы.

Чтобы не носил излагерной зоны заразы, АлександраАлександровича поселили в больницев маленькую каморку с вытяжнойтрубой из больничной кухни, котораясоздавала у него иллюзию жаркихдней на Волге. К счастью, в больницебыли душ и ванна. Слава о враче А. А.Баеве быстро распространилась повсему Норильску. Начальствооценило новое “приобретение” идало команду на патронированиесемей высокого начальства.Посыпались благодарности, премии,очаровательная памятнаяшкатулочка от жены начальникакомбината. И как апофеоз —сокращение лагерного срока на тригода “за отличную работу ипримерное поведение” (какшколяру!). Увы, таков былканцелярский стиль... Освободилиего из лагеря 22 апреля 1944 года. Но заним оставалось пятилетнеепоражение в правах до 1949 года, и доконца войны его не должны былиотпускать из норильской больницы. Вутешение он получил медаль “Задоблестный труд в ВеликойОтечественной войне 1941—1945 гг.”.

Была середина июля.Однажды утром около своего дома —двенадцатикомнатного барака — яувидела Александра Александровича,и мы пошли с ним вместе, так какбольница и управление были почтирядом, на одной улице. Бывало, что ивечерами он поджидал меня околобольницы и провожал до дома.Постепенно мы привыкали друг кдругу. Односложные разговорысменились беседами. Он оказалсяочень приятным и легкимсобеседником — живым и остроумным,легко подхватывал любую темуразговора, и голос его — мягкий инегромкий — действовалуспокаивающе.

На следующее утро впалату вошел врач А. А. Баев. Япочувствовала — вошла Судьба!Положение сына оказалосьбезнадежным, и на третьи сутки онумер... Александр Александровичзанялся необходимыми бумагами,выписал мне бюллетень, подобраллекарство, я ни на что нереагировала — глаза застилалислезы. Он что-то говорил мне тихимуспокаивающим голосом, но я неслышала его, улавливая толькоинтонации. Он вызвал сеструпроводить меня до дома. Черезнеделю я пошла в больницу продлитьбольничный лист. Как толькоАлександр Александрович зашел вординаторскую, я заплакала и непотому, что он не смог спасти моегоребенка — я понимала всюбезнадежность ситуации, — а потому,что он был свидетелем его смерти.

В сентябре я решиласьспросить его о 1937 годе. Всепроисшедшее с ним было настолькочудовищным, что от его рассказаменя била дрожь, а он тихимспокойным голосом без видимоговолнения вел свой рассказ.

“Между прочим, мысоседи, — сказал он. — Вот за озеромдвухэтажный деревянный дом. Кактолько я освободился из лагеря, мнедали на втором этаже прекраснуюкомнату, скромно обставленную, но стелефоном. ..”.

Потом он продолжил:“Одним из тяжелейших ударов былэтот неожиданный арест: стыд, обида,непонимание происходящего, тревогаза маму, разрушенные надежды назащиту диссертации и... все жеуверенность, что это ошибка. Обыск,конечно, ничего не дал. Повезли вБутырскую тюрьму; обитатели камерыпоказались мне истиннымипреступниками — одутловатые,заросшие щетиной лица являлистрашное зрелище. Скоро я был похожна них. Камера перегружена,арестанты разнокалиберные (многошпаны). Здесь я прошел “краткийкурс тюремного университета”. Комне подсел некто Пятков —администратор Московскогоавтомобильного завода и преподалурок поведения, за что впоследствиия был ему очень благодарен. Нашразговор:

“Я работал в 1937 годустаршим научным сотрудником влаборатории В. А. Энгельгардта иодновременно ученым секретаремИнститута биохимии АН СССР. 30апреля 1937 года ночью меня разбудилнезнакомый мужской голос. Мнепротянули две бумажки — одну наобыск, другую на арест. Это былостоль неожиданно и нелепо, что ядаже не успел испугаться и толькоплачущей маме сказал, что скоровернусь. Увы, я ее больше никогда невидел. Она умерла в 1938 году в сыройподвальной комнате, выселенная изквартиры, от воспаления легких”, —в глазах блеснули слезы, и оннадолго замолк... Я попросилапрощения.

— Не знаю.

— Ну, а вас, АлександрАлександрович, за что посадили?

— Нет. Анекдоты иногдаслушал, но не рассказывал и незапоминаю я их.

— Анекдоты небосьрассказывали?

— Не высказывал и былдалек от политических интересов.

— Может быть,высказывали какие-нибудьпредосудительные идеи?

— Нет у менянедоброжелателей.

— Возможно, у вас естькакие-нибудь недоброжелатели —могли донести?

— Беспартийный.

— Вы член партии?

— Разве только В. Н.Слепков, в семинаре которого ясостоял, будучи аспирантом.

— Кто-нибудь из вашихзнакомых был арестован?

Я обиделся и два дня сПятковым не разговаривал. Он подселко мне сам и возобновил разговор,сказав, что он не думает, что я былчленом подпольной организации, нонаверняка именно в этом меня будутобвинять. Пятков рассказал мне, чтосейчас происходит, и объяснил, какведут следствие. Он предостерегменя от подписывания протоколов спризнаниями, которые мне будутподсовывать, от наговоров на себя,потому что “тот, кто наговорил насебя, легко оговорит другого илидругих...”

— Ну вот, вас из-заэтого и арестовали. Теперь васобвинят в том, что вы былиучастником подпольной организации.

Однако суд вынесжестокий приговор — 10 лет лагерей и5 лет поражения в правах. Я впал вшок и с этого дня начал седеть...После суда отправили воВладимирскую тюрьму, гдеформировали этап в Соловецкуютюрьму особого назначения — СТОН.Интеллигентная публика была сильноразбавлена урками, которые моглиизбить, что понравится, отобратьили просто своровать, изъяснялисьтолько на своем жаргоне. Мне опятьповезло: я сказал, что я врач, и комне урки не стали предъявлятьникаких требований — в лагерях итюрьмах уважают врачей. Но общаяатмосфера была ужаснейшая. Ястарался утешить себя тем, что меняне приговорили к расстрелу, а ведьпятиминутный “суд” мог этоспокойно огласить. Так что я покажив и должен быть этим доволен.

В заключение Пятковсказал: “Никаких надежд на выход изтюрьмы у меня нет, как нет их ни укого из сидящих здесь сейчас”.Последние его слова были для менятяжелейшим ударом, и я несколькодней был сам не свой, но затемсмирился со своей судьбой — чтобыло делать? Еще раз скажу, чтоПяткова я вспоминаю с величайшейблагодарностью: он лишил меняиллюзий, но зато укрепил дух. Ярешил твердо, что оговаривать себяи других не стану ни при какихобстоятельствах (еще не зная всегонабора вымогательств признаний).Потом я получил представление отом, какие трюки применяютследователи. Таким образом, я былуже достаточно подготовлен кжестокому следствию, котороевелось в Казанской тюрьме, кудаменя вскоре привезли. Всеистерические выпады моегоследователя Царевского, угрозупистолетом, вопли, ночные допросы и,наконец, карцер за то, что я неподписал ни одного листа допросов,отвечал односложно: “Да”, “Нет”,никого не оговорил и не подтвердилего провокационных ловушек, яперенес довольно “легко”... Я ходилк следователю в пальто, в карманкоторого клал два кусочка сахара, и,когда чувствовал, что истощаютсяфизические силы, незаметноподбрасывал в рот сахар. Моеследствие шло тогда, когда делобыло фактически закончено,обозначено и все были ужедопрошены, — я “опоздал”. Это меняв известной степени спасло, так какя был последним “винтиком”.

В ноябре 1937 года насвысадили в холодную, ветренуюлунную ночь на пустынныйкаменистый берег, где после приемазаместитель начальника лагеряотобрал у нас собственную одежду ивыдал тюремную форму.

Потом опять этап и втрюме огромной баржи путешествиена Соловки. И вот я — член (безсвоего согласия на это звание)подпольной террористическойорганизации молодых бухаринцев,возглавляемой В. Н. Слепковым,которая была придумана НКВД какподготовка к процессу надБухариным, Рыковым и др., чтобыдоказать, что названные лицапокрыли весь Советский Союз сетьюподпольных организаций, — “мирно”плыву в Соловецкий лагерь.

Надо было спасать свойразум, духовный мир и интеллект —иначе наступит деградацияличности. Я поставил перед собойцель — ежедневная умственнаятренировка, в ней все спасение! Дляэтого я выбрал занятия высшейматематикой (решение задач) ииностранными языками: немецким ифранцузским (составлял для себясловари). Один словарь случайно уменя сохранился. Для души былабеллетристика. К великому моемусчастью, выбор книг был достаточноширок. Постоянные занятия почтиполностью отключали меня отокружающей среды, воспоминаний, думо будущем. Полное погружение в себяи дело, которым я был занят, делалименя иногда даже счастливым. Этоспасало от рутины существования,сохраняло работоспособность мозгаи нервную систему на будущее. И таквсе два года!

Кельи Соловецкогомонастыря были капитально идобротно переделаны в небольшиекамеры. Эта добротность наводила намысль, что здесь придется провестивсе 10 лет... В этой обстановке нужныбыли моральная стойкость,твердость духа и, по возможности,сохранение физического и, самоеглавное, психического здоровья.Необходимо избежать воспоминаний опрошлом. Будущее совершеннонепредсказуемо. Настоящееутомительно, монотонно и отупляюще.Дни разнообразились только частымиобысками, придирками надзирателей,вызовом кого-нибудь изсокамерников к начальству (меня ниразу не вызывали), баней, лавочкой,выдачей двух книг (по каталогу),тетрадей (на обмен), карандаша иочень редко весточек от мамы в видемаленьких денежных переводов.Общение внутри камеры ограниченоиз-за боязни доносов, различий вкультурном уровне, характерах иличных чертах сокамерников.

Однажды была данакоманда: “Всем покинуть камеру”. Уменя на миг сверкнула мысль —неужели расстрел? Но это было новоезвено, новый поворот в моей жизни —путь в Норильск. Нас погрузили набаржу. Пронесся слух, что еще могутвсех утопить, так как такие случаибывали, когда заключенных вывозилив море и там отправляли на дно, ноэта трагедия нас миновала. Вот,кажется, я все Вам рассказал”.

...Углубившись в работу,я несколько успокоился. Меня нерасстреляли, жизнь продолжается, ия становился фаталистом,положившись на судьбу! У меня сталформироваться новый характер.Прочел стихи Уитмена,“Божественную комедию” Данте,“Сказание о Роланде”, “По комзвонит колокол” Хемингуэя,Диккенса, Гюго, много книг нанемецком и французском языках и др.

20 декабря 1944 года япереехала к АлександруАлександровичу.

Мы долго молчали.Каждый думал о своем. Я поражаласьсиле его воли и характера,целеустремленно сти и вере в жизнь,и все это на краю гибели в любоймомент, а он поставил перед собойцель — выжить наперекор судьбе. Исейчас эта необыкновеннаяличность, достойная глубокогоуважения, сидит спокойно рядом сомной, слегка улыбаясь, — доступный,расторможенный, простой, добрый иседой человек...

Перед новым 1945 годомАлександр Александрович показалмне полученное от ВладимираАлександро вича Энгельгардта оченьтеплое письмо, в котором онпоздравлял АлександраАлександровича с досрочнымосвобождением из лагеря и междупрочим спрашивал: как он относитсяк своему возвращению к научнойдеятельности? У ВладимираАлександровича сохранилсяэкземпляр кандидатскойдиссертации АлександраАлександровича, которую он написалв 1937 году. В. А. Энгельгардт считал,что если ее “освежить”, то онавполне сохранит свою актуальность.В этом Владимир Александрович былготов ему помочь, а после защиты могбы предоставить АлександруАлександровичу работу вЛенинградской лаборатории вИнституте физиологии им. Павлова,где директором был академик Л. А.Орбели.

Судьба привела меня кдороге, по которой я полстолетияшла с любимым и любящим человеком,человеком редкого таланта, силыволи, мужества, благородства иверности. Путь наш был труден, но мыне разжали своих рук на этом долгомпути. Благодарю свою судьбу за этотподарок...

Пока я читала письмоВладимира АлександровичаЭнгельгардта, я чувствовала, чтоАлександр Александровичпристально следит за выражениеммоего лица, а когда я взглянула нанего, то мне стало ясно, что наука —это его страсть, мечта и тотводораздел, который рано или позднообразуется между ним и семьей, новозражать ему бесчеловечно ижестоко...

“Как ты на все этосмотришь?” — спросил меняАлександр Александрович. Моесердце сжалось от тревожногопредчувствия, но я уже отдала себя“на заклание”! “Прежде всего, тебенельзя жить в Ленинграде и Москве ивообще в столицах с твоимпоражением в правах в течение 5 лет.И комбинат тебя не отпустит: стакими специалистами, как ты, легконе расстаются”. — “Но в принципе?”И, понизив голос, добавил:“Катенька, я не могу жить безнаучной работы...”

Все вечера АлександрАлександрович стал просиживать заранее начатыми работами, как быготовясь к отъезду.

Ответ его ВладимируАлександровичу был чрезвычайновзволнованным, в тоне бурноголикования. Если бы возможно былоосуществить предполагаемыйзамысел, то для него это подобновозвращению в Эдем!

1) “К вопросу о болезникрови на Крайнем Севере” (статья идоклад на конференции врачей вбольнице комбината), 1945 г.;

Это были работы:

3) “Электрическиеявления в атмосфере, в частностиионы” (доклад для врачей пометеорологическим данным поНорильску и “Ламе”), 1945 г.;

2) “Справочник попитанию грудных младенцев” (издани читался по 15 минут ежедневно порадио), 1945 г.;

5) “О медицинскомотборе кадров для работы на КрайнемСевере в связи с климатическимфактором” (совместно с доктором З.И. Розенблюмом), 1945 г.

4) “Радиационныересурсы Норильска” (доклад наконференции врачей), 1946 г.;

15 августа 1945 года у насв Норильске родился сын Алеша.Александр Александрович был горд исчастлив. Он гулял с малышом,помогал мне возиться с ним, вставалк нему ночью и учил меня готовитьсмеси для прикорма. Нам далидвухкомнатную квартиру в новомдоме...

Началось лето 1945 года.На июнь и июль АлександрАлександрович оформился врачом на“Ламу”, а у меня был очереднойотпуск, и месяц я взяла за свой счет(я ждала сына). Каким вниманием,любовью и заботой окружил меняАлександр Александрович. Это былане жизнь, а “Песнь песней”! Летобыло замечательное, природа дляКрайнего Севера сказочная:настоящий лес, огромное чистоеозеро (правда, ледяное), окруженноеневысокими, причудливой формыгорами, грибы, масса брусники,абсолютно чистый воздух и рядомлюбимый и любящий человек.

С присущей ВладимируАлександровичу добротой и заботойбыла подобрана вся нужная дляработы литература, оставлены вполное распоряжение А. А. Баевадомашний кабинет и домработница,которая его кормила, а самЭнгельгардт со всей семьей уехал вотпуск. Через месяц диссертациябыла “освежена” — учитель иученик остались довольны!

Между тем В. А.Энгельгардт стал пробивать дляАлександра Александровичаразрешение на поездку в Москву —“для переговоров о будущейработе”. В действительностиимелась в виду работа наддиссертацией. На эту поездку срокомв один месяц надо было получитьразрешение начальника комбината.Прошения, разъяснения, телефонныеразговоры, когда начальниккомбината приезжал в Москву наочередной съезд, — все это делал В.А. Энгельгардт, и только в сентябре1946 года было получено милостивоеразрешение на поездку в Москву намесяц. Таким образом, для полученияразрешения на поездку А. А. Баева наодин месяц в Москву ушло целыхполтора года. АлександрАлександрович немедленно выехал.

Я не знаю, успел ли В. А.Энгельгардт получить это письмо ибыла ли его телеграмма ответом нанего или это простое совпадение, нов ней было следующее: “Защита 6 июля1947 г. [в] Институте им. Павлова. Всесогласовано”.

А между тем 7 февраля 1947года у нас появилась на свет дочка— Татьянка. АлександрАлександрович, очевидно, взвесиввсе сложности задуманного плана,учитывая появление двух маленькихдетей, пишет В. А. Энгельгардтувторое письмо с отказом: “Мне врядли стоит рисковать своимупроченным положением в Норильске.Мы получили хорошую двухкомнатнуюквартиру в новом доме, работа врачаи рентгенолога дает мне полноеудовлетворение, и я не уверен всвоих силах и способностяхплодотворно трудиться на нивенауки после столь долгого перерыва.Пусть все остается так, как ужесложилось. И вам, ВладимирАлександрович, не надо большетратить силы и время на пустыехлопоты...”

К хлопотам о разрешенииАлександру Александровичуработать в Ленинграде по добройволе подключился и академик Л. А.Орбели, как он сказал, “для веса”.Он обращался в НКВД два раза лично итри раза вместе с В. А.Энгельгардтом (один раз даженепосредственно к Берии). АВладимир Александрович с начала 1945по 1947 год подал 18 ходатайств ипросьб в различные инстанции (!!!),опасные и неприятные для него.Настойчивости, энергии и храбростиВ. А. Энгельгардта можно толькопоражаться, особенно учитывая, чтов это время он был очень занят, таккак работал одновременно в Москве иЛенинграде. Но от НКВД пришел отказ.И тогда Владимир Александровичвспомнил о своей работе во времяэвакуации на базе Академии наук воФрунзе, где у него сложилисьдружеские отношения сруководством, и, заручившисьподдержкой академика К. И. Скрябина,он едет во Фрунзе, организовываеттам маленькую лабораторию с двумясотрудницами и с вакантным местомдля руководителя — А. А. Баева. Всебыло окончательно договорено!

У В. А. Энгельгардта небыло передышки в хлопотах о делахАлександра Александровича.Обращение к Л. А. Орбели с просьбойпровести защиту в его институте,подыскание оппонентов —согласились С. Е. Северин и Е. М.Крепс, обращение в НКВД СССР заразрешением Баеву работать вЛенинграде и одновременнопереговоры с Панюковым, чтобы онотпустил его на две недели вЛенинград для защиты диссертации.

Из ЛенинградаАлександр Александрович вернулся вугнетенном состоянии. Добилсяразрешения на отъезд из Норильска,чем доставил большоенеудовольствие Панюкову, Родионовуи вызвал огромное сожаление у тех,кто у него лечился. Через несколькодней он сказал мне, что мы должныуехать во Фрунзе с последнимпароходом.

От начальникаНорильского комбината посогласованию с Москвой АлександрАлександрович получает разрешениена поездку на 10 дней в Ленинград длязащиты диссертации...

“Раз я не смоготказаться от перспективы возвратак науке и ты меня поддержала, тотеперь я, а следовательно, и тыобязаны оценить и отблагодаритьВладимира АлександровичаЭнгельгардта за его титаническийтруд в течение двух с половиной лет.Я своей самоотверженной работойдолжен доказать, что он не ошибся вомне. Кроме того, другой возможностивырваться из Норильска без такойбольшой поддержки, какую намоказывает Владимир Александрович,у нас никогда не будет. Я понимаю,что для детей и тебя это оченьтяжелая операция. Но пойми и меня! Яне могу отплатить ВладимируАлександровичу Энгельгардтучерной неблагодарностью за все, чтоон сделал для меня, а следовательно,и для нашей семьи. Я должен честносказать тебе, что мне больнорасстаться с мечтой о возвращении кисследовательской работе, ккоторой я предназначен самойприродой... Не горюй, не тревожься! Янадеюсь, что все окончитсяблагополучно!..”

Я онемела...

(Продолжениеследует.)  

Сыну 2 года и 2месяца, дочке 7 месяцев — всебросить, лишиться крова, сменить водночасье Заполярье на крайний юг,проделав при этом путь в 5 тысячкилометров, и начинать все сначала.Боже! Дай здоровья детям и силы мне!Все это похоже на кошмарный сон...Вот она Судьба! Если бы я тогдазнала, что это только началогорьких испытаний, могла ли бы ячто-нибудь изменить? Нет! Любовь игоре на всех поровну!..

В 1967 году А. А. Баев защитил докторскую диссертацию, в 1968 году избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1969 году удостоен Государственной премии, в 1970 году избран действитель ным членом АН СССР. 

  В 1959 году кандидат биологических наук А. А. Баев перешел из Института биохимии им. А. Н. Баха АН СССР в организованный в ту пору академиком В. А. Энгельгардтом Институт радиационной и физико-химической биологии АН СССР (ныне — Институт молекулярной биологии им. В. А. Энгельгардта РАН)... 

В 1988 году А. А. Баев возглавил Научный совет программы “Геном человека” и руководил им до своей кончины.

В 1971 году А. А. Баев был избран академиком-секретарем Отделения биохимии, биофизики и химии физиологически активных соединений Академии наук СССР, которым бессменно руководил в течение 18 лет. С 1976 по 1979 год был президентом Международного биохимического союза. 

 

 

Начало 1937года еще не предвещало беды.

Академик А. А.Баев (1904—1994) и справа на фото —академик В. А. Энгельгардт (1894—1984),сыгравший такую огромную роль вжизни героя публикуемыхвоспоминаний. Москва. Фотографиясемидесятых годов.
“В науке есть двеценности: одна — это научнаяистина, другая — нравственнаяатмосфера, и создается она людьми.Закладывается эта атмосфера оченьнезначительным, как выяснилось,числом людей, буквально единицами.В современной биологиинравственную атмосферу наряду стакими учеными, как Кольцов,Вавилов, создал Энгельгардт — он исам для науки является одной изкрупнейших нравственныхценностей”, — слова его коллег иучеников, говорящие о человеческойсущности этого большого ученого.
Владимир АлександровичЭнгельгардт — крупнейший биохимикпервой половины ХХ века, авторфундаментальных исследований. Онодин из первых понял перспективуизучения живого на молекулярномуровне и, преодолеваясопротивление тогда еще сильнойлысенковщины, создал в 1959 годуИнститут молекулярной биологии АНСССР.

Воперационной норильской больницы.1944 год.

1936 год. Москва.Институт биохимии АН СССР. ВладимирАлександрович Энгельгардт (сидит вцентре) и сотрудники еголаборатории. За спинойЭнгельгардта стоит А. А. Баев, арядом с ним (справа) МилицаНиколаевна Любимова-Энгельгардт.

Больница в Норильскеи ее персонал —коллеги А. А. Баева.Сам он — в первом ряду справа.

ЕкатеринаВладимировна Баева с сыномАлешенькой. Норильск. 1946 год.







(01) (02) (03) (04) (05) (06) (07) (08) (09) (10) (11) (12) (13) (14) (15) (16) (17) (18) (19) (20) (21) (22) (23) (24) (25) (26) (27) (28) (29) (30) (31) (32) (33) (34) (35) (36) (37) (38) (39) (40) (41) (42) (43) (44) (45) (46) (47) (48) (49) (50) (51) (52) (53) (54) (55) (56) (57) (58)