Каменка-плясунья.Надежность убежища служит выводку еще долго после того, как птенцы стануткрылатыми птицами. Обычно у большинства птиц птенцы-сл?тки, выскочив иливыпорхнув из гнезда, больше в него не возвращаются. Их туда нельзя вернутьдаже насильно. К тому же и родители не будут кормить их в гнезде дольшеположенного срока. У плясуньи же выводок держится гнездовой норы довольнодолго. Птенцы выходят из нее, но стоят возле входа, ожидая родителей скормом. Их невозможно застичь врасплох в отсутствие взрослых птиц, потомучто четыре или пять пар глаз обеспечивают круговой обзор. Чуть что мало-мальски подозрительное, как все без толкотни мгновенно заюркивают в норку исидят там, пока не позовет отец или мать. Не уверен, но кажется, они ночуютв родной норке, даже когда начинают летать и самостоятельно охотиться и,стало быть, уже обходятся без родительской опеки и защиты.А разгадка ночного звона оказалась еще проще. Как только потеплело иот ночной прохлады не осталось следа, снова пошел по земле вчерашний вечернийзвон - не звон, но какое-то сплошное стрекотание: у входов в свои норкизапиликали полевые сверчки. Эти "скрипачи" ни внешностью, ни характеромне похожи на своих робких сородичей - домовых сверчков, живущих по запечьям.Они сами строят себе убежища, выкапывая в земле вместительные и довольноглубокие норки, в которые свободно входит если и не указательный палец,то хотя бы мизинец взрослого человека. Мышь в такую норку не пролезет,разве что мышонок-подросток или землеройка-бурозубка... Челюсти у этихсверчков сильные, крепкие, острые и могут грызть любой грунт, кроме камня.Посаженный на ладонь сверчок обязательно попробует ее "на зуб", но кожуне прокусит, хотя сам укус довольно чувствителен.Перед входом в норку расчищена небольшая площадка, на которой ни травинки,ни соринки. На этой "сцене" и наигрывает самец, привлекая самку. Некоторыепосле многих часов безрезультатного пиликанья вдруг оставляют свою недвижимостьи средь бела дня отправляются на поиски приключений. Есть немалый рискбыть побитым соседями, но такова же и вероятность одержать победу над осторожнымидомоседами. В научных описаниях поведения этих насекомых непременно приводитсяодно жуткое последствие таких встреч: самцы вступают в жестокую драку другс другом, и победитель съедает побежденного целиком, хотя по своей природеполевые сверчки - закоренелые вегетарианцы. Не берусь возражать этому утверждению,но встречи длинноусых "музыкантов" не так редки и далеко не всегда заканчиваютсятрагически.Днем раньше в соседнем сверчковом поселении, в котором обитало никакне менее тысячи сверчков, один такой бродяга залез в чужую норку. Поначалупоказалось, что это откуда-то вернулся сам хозяин: уж очень уверенно онвошел в дом. Но пробыл он там не более минуты, вышел, пострекотал малостьу входа и пошел было дальше. Однако после двух его коротких "песен" изноры как-то суетливо, без подобающей степенности выбежал сам хозяин и остановилсяна расчищенном пятачке. Так что же: пришелец стрекотал как победитель илиизвинялся за бесцеремонное вторжение без приглашения?Казалось, стычка, если она и была, окончилась для обоих без увечий.Но когда хозяин, не обращая внимания на чужака, стал тщательно чиститьусы, вот тут-то и выяснилось, что цел только левый ус, а правый откушенпод корень. И по тому, как старательно пострадавший его вылизывал и протираллапками, чувствовалось, что этот ус теперь ему дороже любой из шести ноги его сверчкового авторитета.Обидчик неторопливо и молча скрылся в траве и больше не показывался.И у одноусого пропало желание возвращаться в собственный дом, как я еготуда ни подталкивал. Он упорно разворачивался от входа и все норовил укуситьза палец. Но от резкого щелчка по земле мгновенно юркнул в норку и не показывался,пока я снова не выманил его сухой травинкой, пошевелив ею в глубине жилья.На этот раз он выскочил с таким решительным и воинственным видом, отведяус в сторону, что почудилось, будто он вот-вот хлестнет им, как бичом.Но вместо этого сверчок застрекотал, и в общее пиликанье десятков соседейвлилось и его трескучее "крри-кри-кри..."Полевые сверчки: портрет "на фоне" и "арена" у норки.Фото Д. Костина.>

Кандидат биологических наук Л. СЕМАГО (г. Воронеж). В конце весны словно бы седеют зеленые склоны степных балок и логов:зацветая, мечет блестящие перья ковыль - волшебная трава былин и песен.Ветры зачесывают эту седину то в одну, то в другую сторону. Бегут по степибелесые травяные волны, оставаясь на месте. Тени облаков, меняя весь видместности, то темнят эту седину, то вновь открывают ее солнцу. Утром подего лучами блестит и переливается один склон лога, перед закатом - другой,будто спрятала степь утреннюю красоту до завтрашнего дня, а вечернюю берегладо последних минут сегодняшнего. В эту пору ясные ночи не обходятся безросы, под которой чуть никнут молодые травы, и, когда над логами и меловымиувалами поднимается полная луна, узкая дорожка ее призрачного света ложитсяна ковыльную седину, как на спокойную водную гладь. И тишина, словно посредиморя. Только вместо мягкого плеска воды за бортом - несмолкаемый ровныйзвон, к которому быстро привыкает слух и который не мешает ни думать, ниспать. Он - как сама тишина. Он - ни ближе, ни дальше, он - везде.На рассвете поднимаются поближе к гаснущим звездам поднебесные певцы,полевые жаворонки, и от их трелей медленно и неохотно просыпается утреннийветерок. За ночь он остыл в прохладных лощинах и, недовольный, что раноразбудили, вскоре начинает дуть всерьез. Но жаворонки не унимаются: имтолько того и надо, потому что на ветру петь легче. Ровного, как стол,места в донской степи мало. Поэтому хороший ветер никогда не идет ровнымпотоком: вздымаются и крутятся над склонами, увалами, обрывами, яругаминевидимые вихри. На них-то, выравняв скорость своего падения со скоростьювосходящего вихря, и висят поющие жаворонки, почти не работая крыльями.Засунув озябшие руки в рукава, я терпеливо жду, когда солнце немногообогреет степь и выйдут из норок суслики. Заслушавшись жавороночьими переливами,с некоторой досадой оборачиваюсь на резкий и сильный пастушеский свист:значит, сейчас медленной лавиной потечет по днищу балки и ее склонам огромноеколхозное стадо. Но ни стада, ни пастуха за спиной нет. Да в такую ранькоров еще и не доили. (Автобус с доярками только-только пропылил по дороге.)Ночной непонятный звон, человеческий свист в безлюдном логу - как наваждение,хотя не так уж много непонятного и неизвестного осталось в нашем мире.Свет в глаза и резкий ветер заставляют отвернуться, но тот же свист с тройнымприсвистом раздается еще ближе и чуть ли не над головой. Негромко журча,реют над промоиной несколько золотистых щурок, видимо, прикидывая, годятсяли ее стенки для рытья норок. Тут же реет стайка береговушек. Но ни те,ни другие вообще свистеть не умеют.Да еще стоит на чахлом кустике прошлогоднего дурнишника стройного сложения,но невзрачного окраса птица воробьиного роста. Она, широко развернув чернокаемчатыйхвост, с негромким то ли шипением, то ли жужжанием взлетает метра на три.Этот полет кажется почти неуправляемым, потому что птица крыльями не машет,а как бы подпирается ими, трепеща часто-часто, и ветер сносит ее бокомпрямо на меня, а я непроизвольно поднимаю ей навстречу руку: присаживайся!Но птица как-то беспомощно проносится мимо, показывая чисто-белое надхвостье,и, перестав трепетать крыльями, вдруг громко и чисто свистит по-пастушески.Постояв на глиняном холмике возле норы сурков-байбаков, птица нота в ноту,движение в движение повторила номер с любимым свистом.По манере полета и посадки я, и не слыша голоса птицы, узнал бы в нейстарую знакомую по казахстанс ким степям, где ее издавна называли плясуном,да и книжное ее название - "каменка-плясунья". Но помимо плясок я в техкраях каждую весну наслаждался и забавлялся ее пением, как наслаждаютсяпением скворца мои земляки. Более того, считаю певческие способности италант пересмешника главными достоинствами каменки-плясуньи.Это пересмешник первого десятка, хотя пользуется своим исключительнымдаром воспроизведения всевозможных (не только птичьих) звуков абы как.Не уступая скворцу в умении, каменка-плясунья превосходит того силой голоса.Обладая абсолютным музыкальным слухом и памятью, она может после приятногожавороночьего коленца напомнить, как кричит ишак или блеет козленок, потерявшиймать. В степи-то зачастую, кроме жаворонков, не только хороших, но и совсемникаких певцов нет, а плясунья приносит туда голоса тех, кого слышала вдругих местах - за морем или по дороге на родину. У каждой причем свойвкус. Эта, например, живя на территории семьи байбаков и ежедневно слышаих голоса, предпочитала не их пронзительный, но однообразный крик-свист,а посвистывание одного из трех пастухов, который таким способом подзывали направлял куда нужно свою умницу-собаку. Но на птичий посвист эта умница,похоже, не обращала внимания. Значит, что-то в нем было не так, как у хозяина,а то бы растерявшийся пес не дал спокойно пастись стаду. Значит, четвероногийпастух видел и понимал, откуда раздается настоящий свист-команда, откуда- ложный, подражающий.Как и все пересмешники, плясунья схватывает понравившийся ей звук спервого раза. Весной остановились в степи на маленькой снеговой лужицедва кулика-поручейника, постояли у воды, отдыхая. "И-ти-ти" пропел один,и умчались прочь. А голос остался. Высохла лужица, распушился ковыль, куликина мещерских болотах, наверное, уже птенцов вывели, а певучее "и-ти-ти"раздавалось здесь по несколько раз на день. Чистота звучания и безукоризненностьпередачи чужого голоса таковы, что иногда только необычность обстановкизаставляет искать того, кто этим занимается. Разве не остановишься в недоумении,услышав в полдень с проводов высоковольтной линии "бой" перепела с натуральнымстрастным "ваваканьем"? А потом оттуда же - мелодичное пиликанье полевогосверчка и следом - свист суслика? И не поймешь, то ли настоящий удод бубнитна взгорочке свое однообразное "уп-уп-уп" (как вечное заклятье "худо тут"),то ли это забавляется, стоя на истрепанном ветрами кустике ракитника, местнаяплясунья.По днищу и склонам лога утром, в полдень и под вечер проходило тысяченогоекоровье стадо, рыскали пастушеские собаки, несколько раз опускалась огромнаябродячая стая годовалых холостых грачей, не оставляя за собой ничего живого,что могло быть добычей, а живших здесь семерых плясунов это вроде бы нисколькои не беспокоило. Спокойно пели они, когда в логу появлялся седоперый охотник- степной лунь. В такой обстановке ни одному птичьему гнезду, устроенномуна земле (а кустов тут и с десяток не наберется), не уцелеть. И потомутак беззаботны-безбоязненны степные каменки, что гнезда их спрятаны в норах.Ни лунь не увидит, ни лиса не донюхается, ни конь копытом не раздавит.Сами они копать не могут, а живут постояльцами в поселениях сусликов, самовольнозанимая пустующие норки этих зверьков. Самих сусликов плясуны ни во чтоне ставят, смело отгоняют их от гнездовых норок, и трусоватые грызуны быстропонимают, куда - можно, куда - нельзя. В Криничном логу один плясун, какраз тот самый "пастух", занял для своей семьи старую нору байбака. "Дом",конечно, не по росту, но зато надежнее надежного.