[Параметры] [Интерфейс] [Работа с письмами] [Ошибки]
(01) (02) (03) (04) (05) (06) (07) (08) (09) (10) (11) (12) (13) (14) (15) (16) (17) (18) (19) (20) (21) (22) (23) (24) (25) (26) (27) (28) (29) (30) (31) (32) (33) (34) (35) (36) (37) (38) (39) (40) (41) (42) (43) (44) (45) (46) (47) (48) (49) (50) (51) (52) (53) (54) (55) (56) (57) (58) (59) (60) (61) (62) (63) (64) (65) (66) (67) (68) (69) (70) (71) (72) (73) (74) (75) (76) (77) (78) (79) (80) (81) (82) (83) (84) (85) (86) (87) (88) (89) (90) (91) (92) (93) (94)

На вопросы редакции отвечает академик Национальной академиинаук Украины (НАНУ), академик ряда европейских академий наук Ю. ГЛЕБА,директор Института клеточной биологии и генной инженерии НАНУ, профессор,руководитель биотехнологической компании "Айкон дженетикс". Беседу ведетспециальный корреспондент журнала Н. Домрина. - Юрий Юрьевич, наука, которой вы занимаетесь - биотехнология растений,- сегодня едва ли не самая передовая. Об этом говорит, в частности, тотфакт, что на Всемирном экономическом форуме в Давосе, состоявшемся в концеянваря 2000 года - фактически накануне XXI века, - биотехнология была названав числе трех ведущих сфер мировой экономики, наряду с Интернетом и средствамисвязи. Что, по вашему мнению, позволило этой научной дисциплине так быстростать отраслью экономики и войти в лидирующую тройку? - На самом деле это произошло не так уж быстро - наследственная рольДНК открыта почти 50 лет назад. К счастью, учеными был практически сразураспознан заложенный в биологии потенциал, и ее развитие пошло семимильнымишагами. Выход на арену биотехнологии - следствие этого развития, а такжесвидетельство того, что биология получила от общества социальный заказна решение острейших проблем: охрана здоровья и питание.В настоящее время население земного шара составляет 6 с чем-то миллиардовчеловек, и его еще удается худо-бедно кормить. Но через 30-40 лет нас будетуже 10 миллиардов. Свободных для возделывания земель больше нет, темпыроста урожайности снижаются, а потенциал традиционных технологий, основанныхна селекции, на химизации, на изучении питательных потребностей растенийи т. д., практически исчерпан. Единственной альтернативой старым наукам(я бы назвал их "зрелыми") выступает биотехнология, и общество это ужеосознало.Второй аспект может показаться парадоксальным. Дело в том, что биотехнологияявляется разделом информационной технологии. Специфика состоит лишь в том,что информация здесь "зашита" в ДНК. Растение - тот же компьютер, оно перерабатываетинформацию, используя материалы, в том числе искусственные, и создает нечтоновое - трансгенное растение, то есть интересующий нас продукт. Отсюдавывод: биотехнология окажется не менее мощной и продуктивной отраслью наукии экономики, чем информатика. Поэтому абсолютно естественен тот факт, чтои инвесторы, и бизнесмены от информационных технологий и Интернета идутк биотехнологии. Вполне оправданный шаг.Мне, как человеку, имеющему пристрастие к растениям, понравилось высказываниередактора журнала "Сайенс". Мысль его такова: пока мы в основном обращаливнимание на потенциал биотехнологии в фармацевтической промышленности,однако глобальный эффект проявится в результате манипуляций с ДНК растений.В конечном итоге мир будет получать пищу, топливо, волокна, химическиематериалы и фармацевтические продукты из генетически измененных растительныхорганизмов.А вообще технологии на основе живых организмов издревле сопровождаличеловека. Переработка молока, получение сыров, пива, вина - по существута же биотехнология. Но, конечно, подобные ассоциации сегодня, когда научилиськлонировать животных, прочитывать целые геномы растений, ни у кого из насне возникают. - Такое впечатление, что слово "технология" стало в наши дни ключевым.Сейчас всюду говорят о технологиях: информационных, космических, химических,медицинских, технологиях обучения и проведения проектов. Комитет по наукеи технике заменен министерством по науке и технологиям... Во всем этомвидится некая механистичность. - В "засилье технологий" я тоже ощущаю привкус механики, но речь идет,как мне кажется, о разнице между знанием, которое нам что-то объясняет,и знанием, которое нас вооружает: одно дело - "я знаю", другое - "умею".Вот если я просто "знаю", то это фундаментальная наука, если я "умею" -это уже технология, некая совокупность действий, процессов, а также процедурауправления этими процессами, регламент, направленный на достижение заранеепредопределенного результата.Наличие технологий говорит о том высоком уровне зрелости конкретнойнауки, когда она начинает развиваться настолько быстро, что оказываетсяполезной обществу, становится, как мы говорим, прикладной. Так что, с однойстороны, слово "технология", сочетаемое с
какой-либо наукой, это признак ее зрелости. Ведь пока наука остается"наивной", являясь совокупностью добытых знаний, она описывает феномен,но не понимает механизмов, стало быть, не может предложить и решений, какэтими механизмами управлять. С другой стороны, приставка "технология" говорито скорости развития науки, позволяющей ей очень быстро выходить на уровеньзрелости. - Вы хотите сказать, что не только в жизни, но и в науке наступилаэпоха высоких скоростей? - Да, по крайней мере, в биологии такой этап наступил, и я бы назвалего этапом высокопро пускной генетики.После того как мы объяснили себе, каким же образом строится живое (нараспознавание функций этих кирпичиков: ДНК, РНК, белков, углеводов, жирови т. д. - ушло довольно много времени в XX столетии, и ответов у биологовнакопилось очень много), следующей вехой на пути развития биотехнологиистало открытие технологий рекомбинантных ДНК, когда мы научились создаватьискусственные молекулы, несущие новые наборы информации, и переносить ихиз одного организма в другой. То есть мы научились конструировать живое.Сегодня же, прямо на наших глазах, как мне представляется, устанавливаетсяочередная веха. И это уже не просто геномика как новейшая научная дисциплина,дающая описание всего организма и изучающая целые геномы, а тот этап, вкоторый мы вступили несколько лет назад и который отмечен невероятным ускорениемисследовательского процесса и наших способностей манипулирования, тот уровеньнауки и технологий, когда мы оказались в состоянии не только работать сцелым геномом, но очень быстро оценивать огромное количество процессовили конструкций, которые мы насоздавали. Вот этот этап я и называю этапомвысокопропускной генетики, поскольку сегодня без скоростных генетическихметодов в биологии уже ничего нельзя сделать, а им, этим методам, от силыдесяток лет. Десять лет тому назад мы вступили в эпоху высокопропускнойгенетики. - А через пару лет расшифруем геном человека - я правильно продолжаювашу мысль? - Не исключено, что геном человека будет прочитан в этом, 2000 году.В Соединенных Штатах есть компания, она называется "Селера" (от лат. accelero- ускоряю), ее руководитель Крег Вентер бросил вызов всем государственныммеждународным программам по секвенированию (расшифровке совокупности генови межгенных участков) генома человека, сказав, что может сделать это намногобыстрее, чем они. Его подход включает два компонента: первый - новые машины,в которых используются капиллярные автоматы, читающие примерно миллионпар оснований в неделю, второй - финансы. Вентер может себе позволить иметьв огромном зале 100 или 150 машин и читать 150 миллионов пар основанийв неделю. Для сравнения: с помощью такого машинного зала в течение неделиможет быть прочитан полный геном растения арабидопсис, а это 25 тысяч генов.И все-таки, несмотря на свои исключительные достижения, биотехнологияпребывает в младенческом возрасте. Мы понимаем пока лишь значение конкретногогена - всего контекста еще не видим. Качественный прыжок от информацииоб одном к информации о целом - о десятках тысяч генов, которые играютсимфонию живого, - это и будет самый интересный этап для биологов, а результатыих открытий станут важнейшими для человека. - Если все, о чем вы говорите, - младенчество биотехнологии, какимже будет взросление? - Нам с вами трудно себе представить ее взросление. Оно настолько поменяетнаши возможности, что об этом лучше говорить с фантастами, а не с ученым. - Эра прикладной науки! А мы готовы в нее войти? - Мне кажется, у нас, на территории бывшего Союза, господствует нескольковысокомерное отношение к технологиям, к прикладной науке. Мы все еще живемвчерашним днем, многим из нас по-прежнему кажется, что призвание академическихученых - исключительно фундаментальные исследования. Но мы забываем, чтонаука больше не может позволить себе эту роскошь. И не только потому, чтоона внутренне уже готова, помимо понимания явлений, давать и решение проблем,а потому, что она стала непомерно дорогой для общества. Общество вправетребовать, чтобы в обмен на его поддержку наука старалась как можно быстреевыдавать на-гора практичес кие решения и таким образом окупать себя.Я понимаю, что при подобном подходе легко выплеснуть ребенка из купели,но не видеть ключевого значения прикладной науки дальше нельзя. Кстати,на Западе тоже довольно долго существовало такое же высокомерное отношение,но оно исчезло, несмотря на то, что там намного больше денег идет на науку.Если вы сейчас посмотрите на поведение какого-нибудь университетского профессорав Соединенных Штатах или ученого любого макс-планковского (академического)института в Германии либо какого-нибудь академического института в Великобритании,вы обнаружите, что прикладные аспекты науки интересуют их не меньше, а,может, и больше, чем фундаментальные. И американский профессор, и европейскийисследователь стремятся увидеть прикладной аспект того, что они исследуют,а увидев, тут же пытаются полученную ими новую информацию запатентовать,закрепить за собой, чтобы иметь юридически узаконенный приоритет в своейобласти, потому что только тогда полученные ими новые знания приобретутпривлекательность для бизнеса, для общества, их можно будет использовать,в том числе с тем, чтобы вернуть затраченные на исследования материальныересурсы и получить возможность продолжить научный поиск. Еще нескольколет назад мои коллеги - директора институтов Общества имени Макса Планкапо содействию германской науке (MPG) тоже по-снобистски относились к подобнымвещам, а сегодня крупнейшее и наиболее зрелое агентство по патентованиюнаходится как раз в Обществе имени Макса Планка, а мой добрый коллега ЛотерВилмицер, директор института молекулярной физиологии растений, создаетуже третью биотехнологическую компанию. - По всей видимости, западное общество в силу своего рациональногоустройства к этому больше готово, чем наше. - И да, и нет. То, что сегодня я вижу у немецких коллег, у американскихпрофессоров, - нечто более или менее недавно обретенное. До начала 1980-хгодов фундаментальные исследования и в Европе, и в Соединенных Штатах поддерживалисьна довольно высоком уровне. И хотя уже введены были конкурсные формы финансирования,денег в целом было еще вполне
достаточно, поэтому чисто материального давления для того, чтобы искатьдополнитель ные источники финансирования для своих исследований, у западныхученых не было. Так что это вещи, которые развиваются и в силу самого бытия,а не только лишь осознания необходимости.В какой-то мере я согласен с вами, потому что у нас материальное давлениене меньше, а больше, чем там, и тем не менее эти процессы идут у нас туго.Но пока мы этого не поймем, дальше не продвинемся. Нереально ожидать отРоссийского государства, не говоря уже об Украине, Грузии, что они будутв полном объеме поддерживать научные исследования, то есть будут в состояниивыделять по 100 000 долларов в год на одного ученого (это то, что на Западетратит, скажем, биолог на исследования, на реактивы, приборы, на инфраструктуру,- зарплата в эту сумму не входит). С другой стороны, сколь высоко мы бысебя ни ценили, наивно продолжать считать, что, тратя на те же исследованияв десять, а то и в сто раз меньше их, мы сможем с ними конкурировать. Талант,конечно, компенсирует отсутствие материальных средств, но не настолько. - А вы считаете, что мы должны продолжать конкурировать? Сегоднятолько и слышишь со всех сторон: наука интернациональна, неважно, где подготовленооткрытие, важно, чтобы его плодами могло пользоваться все человечество. - Совершенно верно, это я как раз и имею в виду, говоря о конкурентнойситуации. Сегодня можно покинуть страну (я это в значительной степени делаю,потому что вот уже десять лет, как я в основном живу за границей) и вестиигру, находясь там, по ту сторону бывшего "железного занавеса", но возникаетвопрос, можно ли ее играть здесь? Мне кажется, можно, и именно потому,что наука стала международной. Для больших компаний уже не так важно, гденаходится ученый. Единое информационное поле облегчает открытость практическивсех стран, и если в какой-то момент западная компания убедится, что, имеядело с русскими, выиграешь в цене, а в качестве не проиграешь, то, уверяювас, они к нам придут. Но для этого с нашей стороны должны появиться ученыеновой для нас формации, которые не будут бояться выходить на международныйрынок, знающие, что они продают, как продавать, и делающие все это профессионально.Иначе мы бесконечно будем сбиваться на разговоры о том, что у нас воруют,что Сорос, де, забирает какие-то невероятные открытия, которых, смею считать,у нас не так много, тем более в области технологий. Ведь практически всенаши технологические разработки советского времени были направлены на военныеили космические цели, и в них не были заложены компоненты стоимости, экономическойцелесообразности, отсюда их нежизнеспособность в сегодняшней ситуации.Но после того, как вы вводите в общее уравнение эти экономические компоненты,поле оказывается единым, и на нем можно играть, то есть получать достаточносредств на исследования. Но для этого, повторяю, нужен профессионализмне только в своей области, но и в том, как добытые новые сведения правовымобразом защитить и где найти им применение. И такие профессионалы в СНГуже есть.Чтобы не быть голословным, назову профессора Атабекова в Московскомуниверситете, с которым мы ведем переговоры о том, чтобы взять лицензиюна некоторые из его открытий. Дело в том, что Иосиф Атабеков и его сотрудники,отлично разобравшись в том, как западные компании развивают сейчас биотехнологическийпроцесс, увидели его узкие места и предложили некоторые решения, как этиузкие места устранить. В лаборатории Атабекова делают науку самой высокойпробы. Но зрелый подход в данном случае заключался не только в том, чтонаука хорошая, и даже не столько в том, что они закрепили за собой достигнутыерезультаты и русским патентом, и в Европе, но в том, что они знали, какихименно технологических решений требует рынок. Как часто, получая интересныерезультаты 20-30-летних исследований, мы не спрашивали себя, а нужно ликому-то то, что мы предлагаем. Расходы на патентование оказываются вдвойнеобременительными, если патентовать то, на что нет спроса. - А в чем суть открытий профессора Атабекова? - В его лаборатории обнаружена возможность запускать работу дополнительногогена в растениях в отсутствие дополнительного промотора. Любой ген имеетструктурную часть, промотор и терминатор - некие участки, сообщающие организмуо наличии данного гена, о том, что его надо прочитать, сделать из негобелок и т. д. Классический учебник генетики скажет вам, что ген читаетсярибосомой только с участка, непосредственно прилегающего к промотору, тоесть один промотор - один белок. Современный учебник скажет: необязательно, в том случае, если есть некий участок ДНК, который, будучи прочитани переведен на информационную РНК (или матричную - мРНК), дает возможностьрибосоме распознать его и садиться не в начало мРНК, а в серединку этоймолекулы, и с этого момента читать вконец все, как будто бы там был вотэтот самый участок, который она распознает. То есть в одной мРНК можетбыть закодировано несколько белков, и рибосомный комплекс будет считыватькаждый из них, так сказать, в отдельности, исходя из распознавания элемента,который по-английски называется internal ribosome entry site ("место вхождениярибосомы внутрь молекулы").Предложенное группой профессора Атабекова решение позволяет с минимальнымколичеством промоторов читать большее количество генов и получать большебелков. Это важно не только само по себе, но и в плане интеллектуальнойсобственности. Дело в том, что вирусы - очень экономичные вещества, в нихмало лишнего, и всунуть, как мы говорим, туда дополнительный промотор технологическиочень сложно, а иногда просто невозможно, потому что все варианты использованиядополнительного промотора уже запатентованы конкурента ми. То, что предлагаетАтабеков, позволяет практически безболезненно это делать, обходя многиепатенты других компаний, которые, проработав в этой области по 10-15 лет,попытались сделать так, чтобы без их лицензии нельзя было эти процессыиспользовать в промышленном масштабе. - Юрий Юрьевич, вы имеете возможность и оттуда, из-за рубежа, и отсюда,изнутри, видеть и оценивать положение отечественной науки. Есть ли у васрецепт для ее выживания? - Выписать рецепт я, конечно, не могу, но позволю себе привести в примерсвой институт и немножко рассказать о том, что сделал сам.Институт клеточной биологии и генной инженерии был создан Украинскойакадемией наук в 1989 году на базе отдела Института ботаники вокруг новыхтехнологий и относительно молодыми людьми. На момент создания институтасредний возраст сотрудников был 30 лет с небольшим. Через два года СоветскийСоюз распался на отдельные государства, открылись границы, и молодежь потянуласьна Запад - на родине стало не до науки. Из 150 сотрудников института примерно50 уехали, и фактически никто не вернулся. Из тех, кто уехал, едва ли невсе нашли себе приличные места: 20% - в компаниях и 80% - в университетах.Я могу вам показать публикации в таких журналах, как "Нэйчер", "Сайенс","Доклады Академии наук США", и вы увидите, что наши бывшие сотрудники выступаютпервыми авторами. - В ваших словах слышится гордость за тот высокий уровень, которыйваши сотрудники продемонстрировали за рубежом. Но неужели вам, самому молодомув стране академику, только недавно ставшему директором института, созданногов расчете на вас и ваших коллег, не было досадно все это наблюдать? - Конечно, мне, как директору института, терять сотрудников не хотелось,но потеря была бы двойной, если бы они не уехали, а просто закопали своиталанты здесь, где условий для того, чтобы заниматься серьезной наукой,больше не было.В создавшемся положении я стал думать, как быть с институтом. Размышлятьоб этом мне было легче, чем моим коллегам, поскольку в 1991 году я самполучил приглашение крупной американской компании и поехал туда работатьна следующих условиях. Первое: я сохраняю за собой пост директора институтав Киеве и буду приезжать сюда по крайней мере раз в два месяца на неделю.Компания согласилась и финансировала мои поездки - шесть поездок в год.Второе мое условие: давать институту гранты для поддержания его работы- также было выполнено.Конечно, я понимал, что компания должна жить по законам бизнеса и деньгиона будет выделять только на то, что нужно ей. Проводить сбор биологическогоматериала и анализ биологического разнообразия на фармакологическую и агрохимическуюактивность было для нас не очень профильной работой, но в 1992 году, согласноконтракту с компанией, институт начал этим заниматься. Я знал, что в какой-томере это была, грубо говоря, проституция, но мне казалось, что на первомэтапе она оправдана. Для того чтобы обучиться, институт готов был взятьна себя второстепенные компоненты технологического процесса с тем, чтобыв материальном отношении встать на ноги, а кроме того, получить представлениео том, как биотехнологический процесс организован во всем мире, каковытребования больших компаний и куда все это идет. Словом, как играть в этуигру... - Простите, прерву вас. Давайте открутим пленку назад. Расскажите,пожалуйста, как вы дошли до жизни такой? Где родились, учились? - Родился в Закарпатье, окончил школу с физико-химическим уклоном. Физику,естественно, знал хорошо и решил стать физиком (вообще я рано понял, чтобуду заниматься наукой). Но тут выяснилось, что бурными темпами началаразвиваться биология, и я придумал, что биофизика - это и есть та физика,которая меня интересует. В 1966 году я поступил в Киевский университетимени Т. Г. Шевченко на факультет биофизики. Вспоминаю, что у моей мамыбыло достаточно денег, чтобы дать мне на билет в одну сторону. Если быя не поступил, то мне бы не на что было возвратиться домой.В университете я быстро обнаружил, что биофизика в ее тогдашнем понимании- узкая область и что мне гораздо интереснее генетика, как информационнаянаука о живом, поэтому переключился на генетику. В 1971 году я защитилдиплом и хотел остаться на кафедре генетики, однако ее декан, указав намое неблагонадежное поведение (я тогда ходил на какие-то собрания и протестовалпротив русификации, сейчас уже не помню чего, - в общем, обычное восстаниепротив нормы), объяснил, что аспирантом я быть могу, но учебное заведениене для меня, так как я есть идеологически плохой пример для студентов.Пришлось искать другое место. В конце концов директор Института ботаникиакадемик Константин Меркурьевич Сытник, тогда вице-президент Академии наукУкраинской ССР, поговорив со мной, признался, что у него самого "сложный"сын и что "не будет хорошего вина, если оно в молодости не перебродит".И я стал аспирантом в Институте ботаники. Но тут же объявил, что хотелбы заниматься конструированием растительной клетки, что по тем временамбыло весьма радикальной мыслью, так как речь шла о методах культивированиярастительных клеток, а таких технологий в Киеве не было. Были они в Москве,в Институте физиологии растений, и Сытник позволил мне поехать туда и фактическивыполнять работу там, в лаборатории члена-корреспондента АН СССР РаисыГеоргиевны Бутенко. Я пробыл в Москве с 1971 по 1974 год и сделал работу,которую заметили западные коллеги и которую я доложил на ботаническом конгрессев Ленинграде в 1975 году. После чего меня пригласили в Германию. - Работать за границей, ведь это было тогда нереально! - Я ждал решения больше года, особо не рассчитывая на положительныйответ. Но оказалось, что отец одного из моих германских коллег продаетСоветскому Союзу оборудование и лично знает нашего посла в ФРГ товарищаФалина...Таким образом, в 1977 году я уехал и полтора года проработал в Германии.У меня было право оставаться там два года, но я просто больше не выдержал:жену и дочь со мной, естественно, не пустили. Но после этой поездки я сталвыездным и для того, чтобы поддерживать форму, практически каждое летоумудрялся по два-три месяца работать руками где-нибудь в лаборатории, вуниверситетах Германии, Бельгии. А в 1982 году я удивитель ным образомпопал на работу в Соединенные Штаты. - Что ж удивительного, если вы стали выездным? - Дело в том, что американцы предлагали работу не в научном заведении,а в компании. При этом они сами прекрасно понимали, что советского ученогоработать на фирму не отпустят. Поэтому они создали полностью юридическиоформленный институт и пригласили меня в нем поработать. Я там у них былединственным сотрудником, а по прошествии трех месяцев, когда мой контракткончился, они этот институт закрыли. Это легкое хулиганство доставило намудовольствие и никому не навредило.В конце 1980-х годов стало ясно, что наши попытки развивать современнуюбиологию здесь захлебываются. На реактивы, приборы нужна была валюта, потомучто собственной промышленно сти, которая бы всем этим обеспечивала, у насне было - мы слишком опоздали с признанием генетики, молекулярной биологии.Известное постановление ЦК КПСС и Совмина о развитии молекулярной биологии,к сожалению, оказалось не слишком действенным. Потом вышло постановлениео физико-химической биологии; поменяли название, но речь шла все о томже, о необходимости финансирования работ в области современной биологии,однако и это постановление вскоре перестало работать. А без валюты молекулярнаябиология оказывалась не в состоянии что-либо делать. И тогда мы с ВалентиномНегруком, молодым доктором наук из Института физиологии растений, пошлина прием к Юрию Анатольевичу Овчинникову, академику, вице-президенту АНСССР и академику ВАСХНИЛ, и сказали ему, что понимаем: у государства нетденег, но, может быть, государство согласится на то, чтобы мы сами поискалиденьги за рубежом?Овчинников разрешил нам месячную поездку в Соединенные Штаты. За этотмесяц мы объехали 25 компаний, предлагая свои разработки и возможностьвыполнять работы по контракту. Одна из компаний, "Американ Цианамид" (AmericanCyanamid, из числа крупнейших фармацевтических, сельскохозяйственных ибиохимических компаний), заинтересовалась нашими предложениями, ее сотрудникиприехали затем к нам, в Киев, и в итоге мы подписали первый контракт наработу по генетической инженерии трансгенных растений картофеля. Это был1988 год.Сотрудничество с этой компанией шло очень хорошо (оно продолжается посегодняшний день, сейчас компания ведет работы в основном в области биотехнологии,раньше это была химия), обе стороны были довольны и результатами, и условиямиработы. Скажу честно, мы получали не Бог весть какие деньги, но они давалинам возможность вести нашу работу. Так продолжалось до 1991 года, когдав стране все стало разваливаться и рушиться и когда мне предложили приехатьв Принстон и продолжить работу там. Вот тогда я и стал торговаться и выторговалсоглашение между "Цианамидом", Академией и мной, о котором я уже рассказал... - Вернемся к тому, что вы и ваши коллеги по Институту клеточной биологиии генной инженерии решили попробовать сыграть собственную партию... - Да, прошло время, и нам показалось, что мы уже усвоили правила большогобиотехноло гического поля и можно возвращаться в ту область, которая наминтересна. Кроме того, у нас появились деньги, позволявшие проводить патентование.Поэтому в прошлом году я бросил компанию "Американ Цианамид", хотя я тамвырос от ученого-гостя (у них есть такое специальное название "выдающийсяученый-гость") до директора всего отдела биотехнологии растений, и основалсвою компанию, которая имеет филиалы в Германии и в Соединенных Штатах.И вот теперь эта компания заключила с киевским Институтом клеточной биологиии генной инженерии контракт уже на профильные для него исследования. - А чем занимается ваша компания? - Компания "Айкон дженетикс" (genetics в переводе с англ. - генетика,icon - икона; хотя мы и старались отразить в названии наше происхождение,но слово icon взято нами из компьютерного языка - это иконка на экранемонитора, которую вы должны нажать, чтобы выйти в определенную программу)создана для того, чтобы позволить более эффективно управлять биологическойинформацией, введенной в растение извне. Операционные системы для информации,закодированные в ДНК и введенные в растение, - вот это и есть наша задача.Аналогия из компьютерного языка здесь вполне уместна. Она также понятнаинвесторам, которых удалось убедить вкладывать деньги в эту компанию. Инвесторывидят большое будущее не только за поиском генов, определяющих новые полезныепризнаки растений, но и за операционными системами, которые позволят управлятьэтими генами более эффективно, чем можно на сегодняшний день. - И ваш институт встроился в эту систему? Он - часть компании? - Институт клеточной биологии и генной инженерии имеет эксклюзивныйпятилетний контракт с компанией "Айкон дженетикс" и, таким образом, нетолько может решить свои материальные проблемы по поддержке ученых, закупкеоборудования и т. д., но эти ученые будут работать в той области, в которойявляются профессионалами, и им не придется искать случайных заработковв каких-то иных сферах, где их профессионализм не будет востребован.Да, реальность состоит в том, что выход в международное пространствовозможен лишь при определенной материальной обеспеченности. Поэтому поначалумы просто зарабатывали деньги, для чего брали на себя выполнение такихзадач, на которые люди более строгого к себе отношения вряд ли бы согласились.Мы же расценивали это как неизбежный для себя шаг, полностью осознавая,что ожидать от государства поддержки наивно, да в общем-то и нечестно,ведь перед ним встали гораздо более серьезные и важные проблемы, и дажеесли допустить, что государство признает науку вполне равновесной этимпроблемам, оно объективно не в состоянии содержать ее на том уровне, которыйнеобходим ей сегодня, чтобы оставаться конкурентоспособной. - Итак, давайте суммируем: на первом этапе надо... - Найти возможность для выживания за свой собственный счет. Второй этап- изучение всего процесса производства интеллектуальной собственности иее юридической защиты. Третий - поиск клиентов, которым нужна эта интеллектуальнаясобственность. Ну, а дальше вы уже посмотрите, придавать ли вашему научномуучреждению форму бизнеса или оставить его в основном академическим институтом,занимающимся также и прикладными разработками, чтобы поддерживать и тои другое направление исследований.На сегодняшний день никаких других серьезных подходов я не вижу. Международныепрограммы и фонды, которые питаются за счет денег налогоплательщиков своихстран, рано или поздно уйдут, поскольку задуманы как временные, на длительныефундаментальные исследования денег нет даже внутри стран - участниц этихфондов. Да и с какой стати гражданам США поддерживать науку в бывшем СоветскомСоюзе? Разве что для того, чтобы Россия, СНГ не превратились в источникопасности для них. Но поскольку в цивилизованной ситуации этого нет, американскийналогоплательщик имеет все основания повернуться к нам спиной, и не стоитза это на него обижаться. Программы поддержки за счет меценатов точно также недолговечны. Ни Джордж Сорос, ни даже Билл Гейтс (хотя он сейчас многоденег тратит на иммунологию и биотехноло гические исследования) не могуттащить все на своих плечах. - Но механизм, который вы наметили, без воли подобных вам людей незапустится. - Конечно, и сегодня наши научные работники в значительной степени зависятот того, есть ли лидер в их области, который в состоянии найти им применениебез того, чтобы ломать их тягу к конкретной проблеме в науке.Мы все время говорим о талантливых ученых, а талантливый ученый на сегодняшнийдень - это не только тот, кто, так сказать, бежит дистанцию на сто метров.Это многоборец, человек, который должен быть и хорошим менеджером, и бизнесменом,и ученым, конечно, очень хорошим. Его интерес к познанию нового сегодняможет реализоваться только лишь как у режиссера кино, которому нужны деньги,нужен коллектив и нужно знать, будут ли покупать его кинофильм. Нет уженауки одиночек. Может быть, еще существуют какие-то вопросы в теоретическойфизике или математике, где талант довольствуется карандашом и листом бумаги.В остальном исследование - дорогостоящее коллективное предприятие, своегорода индустрия, и вам, как кинорежиссеру, нужно видеть и уметь охватитьв ней все. Разумеется, есть люди, которые, не умея этого делать, являютсяпрекрасными учеными, но для них остаются зачастую более скромные местав мировом научном процессе. Печально, но это так. - Получается, что пока альянсы, подобные созданному вами, штучныйтовар? - Да, поэтому мне и казалось, что то, что мы затеяли с институтом инесколькими другими лабораториями на территории СНГ (а я хотел бы подчеркнуть,что это - не уникальные договоры, кроме них наша компания имеет договорыс большим числом европейских и американских университетов и институтов,но мы идем сюда, потому что знаем коллег, уверены в них и хотели бы импомочь; как видите, и у прагматиков могут быть идеалистические порывы),даст позитивный пример, которым как трафаретом попробуют воспользоватьсядругие ученые. Я бы этого хотел.Мне кажется, что вся затея Сороса с поддержкой российской науки в какой-томере оставила печать горечи, ибо она дала меньший эффект, чем могла. Конечно,бросив огромные деньги на фундаментальную науку, Сорос дал ей поддержку.Я отношусь к нему с очень большим уважением и благоговением, потому чтоделал он это абсолютно чисто, без каких-либо дурных помыслов, а то, чтописала на эту тему наша пресса, на 90% несправедливо и некрасиво. Он поддержалнауку. Но он не указал вектор, куда идти, и мы его вовремя не подтолкнулик этому. Тем самым он затянул агонию, дезориентировал ученых. Многим показалось,что как-нибудь да продержим ся: сейчас поживем на деньги Сороса, потомпоявится кто-то еще... Но никто не появился. Почему? Проблема меценатстваждет своего решения. А все наши встречные предложения, например, по созданию"инкубаторов бизнеса", куда бы направлялись молодые ученые, которые, пройдяконкурс отбора лучших идей, имели бы возможность провести исследованияи получить профессиональную поддержку для патентования, а затем на основаниикаких-то разработок открыть фирму и т. д., - такого рода предложения слишкомпоздно к нему пришли, он уже потерял интерес. Джордж Сорос - очень быстрыйчеловек, мы же долго раскачивались и поэтому его потеряли.Так что самым простым для нас вариантом было бы все-таки научиться житьтак, как живет остальная часть мирового научного сообщества. Это оченьпростая мысль, но она почему-то с трудом проникает в сознание наших ученых. - Юрий Юрьевич, в начале нашей беседы вы упомянули, что питаете пристрастиек растениям. Какие же чувства вызывает у вас зеленый цвет и то живое, чтос ним связано? - Не могу сказать, чтобы у меня был какой-то осознанный и понятный мнесамому мотив. Просто с растениями мне более комфортно, чем с животными.Может быть, меня в детстве покусала собака? В любом случае это все-такиот детства идет. Я с удовольствием собирал декоративные растения, любилцветы, хорошо знал латынь, разбирался в видах, а сейчас моей страстью сталадеревянная скульптура - ведь это тоже растения, только превращенные в искусство.Разумного объяснения своего пристрастия у меня нет. Каждый из нас чем-тоотличается от другого, в этом пристрастии - одно из моих отличий. ЛИТЕРАТУРА "самый интересный журнал Наука и жизнь " о биотехнологии: По следам овечки Долли. - №6, 1997.
Созинов А., акад. РАСН, НАНУ и УААН. Семена для третьего тысячелетия. - № 10, 1998.
Фролов Ю. Трансгенные растения: как это делается. - № 10, 1998.
Киселев Л., член-корр. РАН. Впервые огромный генетический "чертеж"многоклеточного существа прочитан полностью. - № 3, 1999.
Попов Л., канд. биол. наук. Стадо для чеддера. - № 8, 1999.
Попов Л., канд. биол. наук. Фантастический шницель. - № 4, 200





(01) (02) (03) (04) (05) (06) (07) (08) (09) (10) (11) (12) (13) (14) (15) (16) (17) (18) (19) (20) (21) (22) (23) (24) (25) (26) (27) (28) (29) (30) (31) (32) (33) (34) (35) (36) (37) (38) (39) (40) (41) (42) (43) (44) (45) (46) (47) (48) (49) (50) (51) (52) (53) (54) (55) (56) (57) (58) (59) (60) (61) (62) (63) (64) (65) (66) (67) (68) (69) (70) (71) (72) (73) (74) (75) (76) (77) (78) (79) (80) (81) (82) (83) (84) (85) (86) (87) (88) (89) (90) (91) (92) (93) (94)