Наша семья жила в Пушкино (Царское село) под Ленинградом, когда 12 сентября1941 года город заняли немцы. Многих жителей отправили в глубь оккупированнойтерритории. Нам по пути встречались деревни, где от домов остались однитрубы и пружины от кроватей. Наконец увидели жилую деревню. Мать постучалав окно, вышла старушка, посмотрела на детей, пригласила в избу. Сказала:"В подполье картошка, можете варить, хлеба у меня самой нет". Глядя нанас, она расплакалась: ее сына немцы расстреляли.Картошка кончилась, ходили в поле собирать колосья, но напрасно, зеренне нашли. Попробовали копать картошку из-под снега, но отнять еду у морозанепросто - одни ледяшки доставались.Наступил 1942 год. Весной немцы стали забирать молодежь в Германию наработу. Местные жители записывали вместо себя городских. Мою сестру Мариюи меня тоже записали, мне пошел уже четырнадцатый год. А мать с младшей- Тоней осталась в России.<...>Нас привезли из Гамбурга в маленький городок Эрзберг. Приехал человек,посадил меня с сестрой на телегу, сказал, что он наш хозяин, будем у негоработать: доить коров, кормить их, чистить хлев, работать в поле. Сестра,кроме того, помогала хозяйке на кухне.Как-то иду по дороге, управляю лошадьми. Навстречу - русская женщина,посмотрела на меня с жалостью, говорит: "Какие немцы изверги, заставляютдетей работать. Тебе ведь учиться надо. Ты ровесник моему сыну Пете". <...>Пришла работать к хозяину девушка-немка семнадцати лет по имени Лиза,на год старше меня. У нее были темные волосы, большие карие глаза. Онамне улыбнулась. И я все время стал думать о ней. От прикоснове ния рукударяло электричеством. Мы бегали ночью в лес, собирали цветы, слушаликрики сов, целовались. Мы и не подозревали, как это опасно. Если бы кто-нибудьдонес, что видел нас в лесу, меня могли повесить, а Лизу отправить в концентрационныйлагерь.<...>Война кончилась. Каркали вороны, их в Германии до того не было, ониприлетели вместе с нашими войсками. Играла гармонь "На позицию девушка".Лиза уехала, никто не знал куда.Из Любека остарбайтеров привезли в город Росток, выгрузили. Майорсказал "приветственную" речь: мы виноваты - работали на врага, должны искупитьсвой грех перед Родиной. Дали по буханке хлеба, отделили семейных от холостых.Лагерь для холостых находился в 12 километрах от Ростока, во время войныв нем жили немецкие летчики. До лагеря пришлось идти пешком. Был жаркийдень, кто взял много вещей, останавливались на обочине дороги - выбрасывалиненужное. Везде валялись чемоданы, шубы, кастрюли. Я взял только небольшойчемоданчик и первый пришел в лагерь. Комендант записал и сказал: "Можешьвыбирать любой барак".Потянулись скучные дни. Вспоминал сестру, Лизу, тосковал от безделья.Повстречал в лагере охранника, он во время войны охранял военнопленных.Сделал вид, что его не узнал. Он меня подкараулил, стал просить не доносить,предложил драгоценный камень за то, чтобы я молчал. Я был очень гордый,возмутился: меня хотят купить! Отказался от камня, но дал слово: никомуничего не расскажу. В это время мы проходили мимо взорванного бункера.Охранник предложил зайти внутрь. Когда я вошел, он вытащил из-за пазухиревольвер и страшно улыбнулся. В это время в бункер вбежали дети из соседнеголагеря. Охранник спрятал револьвер. Я вышел вместе с детьми. Вечером менявызвал комендант лагеря. Допрашивал, где я работал, молол что-то о Ленинеи Сталине, забрал документы, но я потребовал их обратно. Видимо, охранникдал коменданту камень, который предлагал мне.Я почувствовал: надо бежать из лагеря, пока меня не расстреляли, и ночьюушел.Двигался только ночью, днем прятался в кустах. Добрался до границы зачетыре недели. Стал искать проводника. Местный парень согласился помочьмне, если отдам свои сапоги. Но через границу не перевел: слишком быласветлая ночь, стояла полная луна, небо без облачка. Он довел только дополя, а в лес не пошел. Объяснил, как идти и где перебираться через заграждения.Граница проходила по лесу. Высокий забор врыли в землю, наверху протянуликолючую проволоку. Я прошел вдоль забора, нашел канаву, прополз по нейна другую сторону. Метров через тридцать увидел полосатую будку, за ней- забор, но уже на английской стороне. На воротах - надпись на четырехязыках: "Через забор перелезать запрещено". <...>После нескольких лет жизни в Англии, где я работал в шахте, снова оказалсяв Берлине. В городской библиотеке нашел русские книги. Все, которые меняинтересовали, я прочитал. Зашел в "Комитет помощи православ ным беженцам",у них имелась небольшая библиотека, спросил: "Есть ли трилогия Д. С. Мережковского?"Ее не оказалось."У меня есть дома, если хотите, могу дать почитать", - предложила женщиназа телефоном. Ее звали Марина Васильевна Масютина. У нее после смерти отцаосталось много книг. Узнав, что я интересуюсь Древним Египтом, принеслаМасперо и еще несколько изданий. Предложила пойти вместе в музей, посмотретьегипетский отдел.На православное Рождество Марина Васильевна пригласила меня к себе вгости. После родителей у нее осталась квартира: две комнаты на втором этажеи две на третьем, которые соединялись между собой внутренней лестницей.Отец Марины Васильевны был художник и скульптор. Повсюду стояли его работы- Богдан Хмельницкий, проект памятника павшим русским войнам; висели картины- портрет жены, дочери, иконы. Большая полка с книгами на русском и немецкомязыках.Родители Марины Васильевны хорошо говорили по-немецки, они принадлежалик первой волне эмиграции. У них было много друзей среди немцев, но всясемья оставалась чисто русской. Квартира еще хранила обаяние их совместнойжизни, чего-то глубоко национального, чего я не находил у других моих знакомыхэмигрантов.Марина Васильевна провела меня наверх, где стояли две пишущие машинкис русским и латинским шрифтами, и сказала, что я в любое время могу приходить,печатать свои рассказы, никто мне не будет мешать.В то время получить разрешение на жизнь в Берлине было трудно: требоваласьпрописка, а ее не давали без справки с места работы, работу же давали толькотем, кто прописан. Каким-то чудом мне удалось устроиться печатником - прописался.Работал по восемь часов. По воскресеньям мы с Мариной ходили гулятьв лес (Грюневальд), в музей, иногда посещали небольшую церковь на Кульмбахерштрассе,настоятелем которой долгое время оставался владыка Нафанаил (в мирукнязь Львов), похожий на своих предков, с седой бородой и смелым взглядомголубых глаз. Приход был маленький, но дружный. Владыка Нафанаил заходилк нам в гости - запросто, как хороший знакомый. Предложил мне читать навечерне "Часослов". Я быстро выучился читать и писать по-старославянски.Прихожане любили, но боялись владыку Нафанаила, как строгого отца. Онупрекал прихожан: не знают, когда становиться на колени, а когда сидеть.В церкви все сохранялось по-семейному. Большой праздник. Владыка Нафанаилв облачении ищет кадило, спрашивает: "Где кадило?". Все кидаются искать,кадило оказалось у Марии Петровны, она его чистила к празднику, забылапринести.Владыка Нафанаил и повенчал нас с Мариной (в гражданском браке мы ужесостояли).Иконостас в церкви был самодельный, иконы написаны дилетантом. Особенноплохо самоучка-мастер нарисовал архангела Михаила - с мечом, похожим набанный веник, - чистая карикатура.У Марины в роду - много священников. Дед Марины был инспектором Московскойсеминарии, а его брат, митрополит Киевский Владимир, погиб при коммунистах.Марина с детства с уважением относилась к иконам. После того, как отецвзял ее на выставку икон, старинные образа без оклада поразили ее своейкрасотой. Она всегда считала себя недостойной писать лики святых, но наэтот раз сказала: "Попробую, что терять? Хуже, чем есть, не сделать". УМарины имелась книга - руководство по иконографии. Я купил две доски, приготовилгрунт по старинному рецепту. (Хороший грунт может тысячу лет держаться,не треснет.) Марина написала архангелов Михаила и Гавриила. Иконы получилисьлучше, чем она ожидала. Владыка Нафанаил остался доволен, заказал еще.Он же и посоветовал мне пойти в семинарию, стать священником. Написалпрошение в Джорджовиль, дал мне рекомендацию. От декана семинарии НиколаяНиколаевича Александрова, бывшего морского офицера, получил положительныйответ. И я поехал в Америку.Когда с парохода увидел статую Свободы, показалось, что она угрожающемашет дубиной, хотя я знал, что у нее в руке факел. И сразу появилось желаниекупить обратный билет, вернуться в Европу. Но на обратный билет не былоденег.Первый день пребывания в монастыре мне запомнился надолго. Подошел комне монах, спросил, откуда я приехал. Взял меня за руку и посмотрел с состраданием:"Жаль мне тебя, - глухо проговорил он, оглянувшись. - Ну, братец, попалсяк нам! По тебе видно: неопытный, из интеллигентной среды, маменькин сынок.Трудно будет. В монастыре таких не любят. Предупреждаю, ни умных, ни интеллигентовздесь не переносят".У меня слезы выступили, стало себя жаль. Отец Иосиф решил утешить: "Крепись,не унывай. Главное в монастыре - смирение. В рассуждение с монахами невходи. Понимаю тебя: страшно, но не падай духом. Может быть, и привыкнешьк нашей обстановке".Так встретил меня монастырь: дружелюбно-мрачно, но, может, мне это показалосьиз-за того, что я очень сильно тосковал по Марине, по Европе.Марина получила эмиграционную визу и приехала в Америку ровно черезгод после меня. Встретил ее в гавани и сразу же должен был возвращатьсяв семинарию. Марина осталась в Нью-Йорке искать работу. Сняла комнату урусского офицера, он участвовал в японской войне 1905 года, имел боевыезаслуги. Комната оказалась темная, с окном, выходившим в узкий колодец,который должен был служить источником света. Другая комната, где жила русскаяпара, была вообще без окон.Через некоторое время Марине повезло: устроилась на работу как художницав издательство, которое находилось в Дедхаме, предместье Бостона. Она рисовалапоздравительные открытки.В Дедхаме Марина нашла квартиру в четыре комнаты без мебели у американскойитальянки. На работу можно было ездить на автобусе, но Марина ходила пешком- всего полчаса.Когда я приехал на пасхальные каникулы, квартира была уже меблирована.Мебель и посуду Марине дали какие-то американцы, которых она даже не знала.(Это было не исключение: американцы тогда охотно помогали эмигрантам.)У Марины появились заказы на иконы, я ей помогал: долбил и грунтовалдоски, чего она сама не могла делать.После окончания семинарии митрополит Ириней дал мне приход в городеЭри, штат Пенсильвания. Предупредил: если не поеду - снимет с меня сан.На покупку дома денег не хватало, даже на переезд из Дедхама в Эри струдом набрали нужную сумму. Получил в банке кредит, купил дом за три тысячи.Дом был в очень плохом состоянии: один угол осел на два метра. Требовалсяремонт снизу доверху. Стал сам приводить его в порядок. Первое время помогалиприхожане, потом перестали.На плечи Марины тоже легло много хлопот. Но в конце концов дом получилсянеплохой, теплый. Я в нем и сейчас живу.Приход в Эри состоял главным образом из тех, кто после окончания войныне захотел вернуться на родину. Они знали друг друга еще по лагерям беженцевв Германии. У них с тех пор остались дружеские связи и... обиды. Разобратьсяв их отношениях было нелегко: похвалишь одного, обидится другой. Как будтодва враждебных лагеря. Если священник что-нибудь начинал делать для церкви,они объединялись: свалят попа, снова друг на друга не смотрят. Поэтомуя устроился работать в токарню полировать детали (работа хорошо оплачивалась),чтобы не зависеть в материальном отношении ни от кого, в том числе и отприхода.Для большинства русских, живущих за границей, церковь - кусочек Родины.Я хотел сохранить этот островок России для тех, кому он был нужен.После смерти жены я оставил приход. Самым моим большим желанием былопередать картины, скульптуры ее отца в Россию, выполнить ее просьбу. Иочень благодарен своему любимому журналу, что мне удалось сделать это.Рад, что подписчики, которые, как и я, сохранили верность "Науке и жизни",смогут увидеть работы В. Н. Масютина. В. СИБИРЕВ-СУДЛЕЦКИЙ (г. Эри, штат Пенсильвания, США). Картины художника ВасилияНиколаевича Масютина (1884-1955).

После публикации в журнале детектива-загадки чешского прозаикаЙ. Шкворецкого (№ 4, 1997 г.) мы получили много откликов от читателей,которые приняли участие в конкурсе и предлагали свои ответы. Среди писемоказался конверт из Америки - от Василия Дмитриевича Сибирева-Судлецкого.Его ответ пришел с опозданием, когда редакция уже подвела итоги и победителиполучили призы. Предложив свое решение, он рассказал о жизни за границей,описал, сколь значимой оставалась для него связь с Родиной, поэтому онмного лет подписывался на журнал "самый интересный журнал Наука и жизнь ", благодаря которому былв курсе всех новостей. А чуть позднее, получив из редакции ответ, ВасилийДмитриевич обратился к нам с просьбой. Его жена Марина Васильевна Масютина-Судлецкаязавещала передать работы своего отца - художника и скульптора Василия НиколаевичаМасютина - в один из русских музеев. В. Н. Масютин оказался за границейпосле революции. В то время, когда его имя уже стало известным в России,у него состоялась персональная выставка в кабинете Румянцевского музея.После окончания Великой Отечественной войны именно он получил заказ отСоветского правительства изготовить скульптуру для фронтона здания посольствав Берлине. (О творчестве В. Н. Масютина можно прочитать подробнее в книгеД. Я. Северюхина и О. Л. Лейкина "Художники русской эмиграции", изданнойв Санкт-Петербурге в 1993 году).
Конечно же, редакция охотно откликнулась на просьбу нашего постоянногоподписчика из Америки. Благодаря настойчивым хлопотам заведующей отделомУчебного художественного музея им. И. В. Цветаева при РГГУ Ирины ВикторовныБакановой (об открытии этого музея см. "самый интересный журнал Наука и жизнь " № 5, 1998 г.) картиныи скульптуры В. Н. Масютина в конце концов оказались на Родине. После необходимыхреставрационных работ они займут свое место в экспозиции.
Представляем фрагменты из автобиографических записок дарителя -Василия Дмитриевича Сибирева-Судлецкого, в которых рассказывается, какподросток, захваченный вихрем войны, оказался за границей, сколь непростымбыл его жизненный путь.